— Я не допущу, чтобы это случилось со мной, — заявила я.
Тетя резко повернула голову и взглянула на меня.
— Не допустишь? — медленно спросила она.
В ее глазах я увидела рождение какой-то мысли. Судя по всему, она решила мучившую ее проблему.
— Я могу быть сильной, — сказала я. — Как Лоренцо. Прошу вас, мне хотелось бы притронуться к нему. Разочек, прежде чем мы уйдем отсюда.
Кларисса не была крупной женщиной, но я-то была совсем маленькой. Она с трудом меня подняла, щадя больное запястье, и дала возможность притронуться к щеке Лоренцо. Глупый ребенок, я думала, что почувствую контуры и теплоту лица, и удивилась, ощутив под пальцами плоскую холодную поверхность.
— Он был умен, — заметила тетя, опустив меня на пол. — Соображал, когда любить, а когда ненавидеть.
— После гибели брата он понял, что Медичи в опасности, и нанес удар.
Кларисса выразительно на меня посмотрела.
— Ты хоть знаешь, что можно быть хорошим человеком и при этом уничтожать своих врагов, Катерина? Знаешь, что ради защиты своего рода иногда необходимо проливать кровь других людей?
Я потрясенно помотала головой.
— Если бы в нашу дверь вломился человек, — настойчиво продолжала Кларисса, — и захотел бы убить меня, Пьеро и тебя, ты бы сделала все возможное, чтобы ему помешать?
Представив в своем воображении эту сцену, я отвернулась.
— Да, — отозвалась я. — Сделала бы.
— Ты такая же, как я, — одобрительно заключила Кларисса, — и, как Лоренцо, чувствительна. Но способна совершать то, что нужно. Дом Медичи должен выжить, и ты, Катерина, его единственная надежда.
Тетя мрачно мне улыбнулась, сунула забинтованную руку в складки платья и вынула оттуда что-то тонкое, блестяще и очень-очень острое.
Мы отправились в апартаменты Клариссы, где Паола заворачивала в шелковые шарфы драгоценности и золотые флорины. С помощью служанки тетя намотала на талию под платье четыре тяжелых самодельных пояса и сунула под корсаж изумрудные сережки и большой бриллиант. Затем они надели на Паолу два пояса, и тетя отложила в сторону один золотой флорин.
Следующие полчаса мы просто сидели. Одна Кларисса догадывалась, что нам предстоит. По сигналу, известному только ей, она взяла золотой флорин и подала Паоле.
— Отнеси мальчику, — велела тетя. — Пусть приготовит лошадь, приведет ее в конец конюшни и ждет там. Вернешься через главный вход.
Паола исчезла. Тетя Кларисса взяла меня за руку и отвела вниз. Мы остановились возле главного входа. Когда служанка вернулась, Кларисса взяла ее за плечи.
— Успокойся, — приказала она, — и слушай меня внимательно. Мы с Катериной пойдем к конюшне. Ты останешься здесь, сосчитаешь до двадцати и откроешь эту дверь.
Паола заплакала и хотела высвободиться из рук Клариссы, но тетя сильно ее встряхнула.
— Слушай, — прошипела она. — Ты должна вопить. Что есть мочи, привлекая всеобщее внимание. Жалуйся, что наследники наверху, что они хотят бежать. Повтори это несколько раз, пока все не ринутся в дом. Тогда ты выскочишь и затеряешься в толпе. — Кларисса сделала паузу. — Драгоценности твои. Если я больше тебя не увижу, желаю всего хорошего. — Она отпустила служанку и пронзительно на нее посмотрела. — Перед лицом Всевышнего, отвечай: сделаешь?
Паола страшно дрожала, однако прошептала:
— Сделаю.
— Да храни тебя Господь.
Кларисса сжала мою ладонь. Вместе мы помчались по дворцу, по коридорам, по двору и саду, до конюшни. Тетя остановилась под высокой изгородью, служащей прикрытием, и посмотрела на уже открытые железные ворота.
Я выглянула из-за нее. С другой стороны черных прутьев держали вахту скучающие солдаты-повстанцы, за ними сгрудилась толпа.
И тут я услышала отчаянные крики Паолы. Кларисса наклонилась и сняла туфли. Я сделала то же самое. Она подождала, пока люди повернутся на источник звука. Когда все они бросились от ворот на восток, тетя глубоко вздохнула и устремилась на запад, увлекая меня за собой.
Взбивая облака пыли, мы пробежали мимо поджидавшего наследников экипажа. Запряженные лошади протестующе заржали. Мы завернули за угол конюшни, оставили позади место, где я лежала, когда узнала об отъезде Пьеро. Дальше, рядом с высокой каменной стеной, стояла оседланная кобыла, подле нее — удивленный мальчик, худенький эфиоп немногим старше меня. В одежде и в мягких, точно перья, волосах запуталась соломенная труха; белые встревоженные глаза были широко распахнуты. Большая чалая лошадь шарахнулась, но мальчик с легкостью ее удержал.