Генрих повысил статус семейства Гизов — ветви королевского Лотарингского дома. Ближайшим его другом был Франсуа де Гиз, красивый бородатый веселый мужчина с золотистыми волосами и магнетическим взглядом серо-зеленых глаз. Он был приятен в обращении, очарователен и остроумен. Все поворачивали головы, стоило ему только войти в комнату. Он был графом, но Генрих сделал его герцогом и членом Тайного совета.
В этот совет Генрих включил и брата Гиза, Карла, кардинала Лотарингского. Карл был темноволосым, темноглазым, задумчивым политическим гением, известным своей двуличностью. Их сестра Мария де Гиз, вдова шотландского короля Якова, являлась регентом пятилетней дочери Марии, королевы Шотландии.
На тот момент в Шотландии царила смута, и маленькой Марии было опасно находиться в собственной стране.
— Пусть поживет с нами, при французском дворе, — сказал мой муж, — тут она и повзрослеет. Когда достигнет брачного возраста, вступит в брак с нашим сыном Франциском.
Многим это показалось мудрым решением: католичка Мария была единственным монархом Англии, признанным Папой. Если она выйдет замуж за Франциска, у того появятся права как на английский, так и на шотландский трон.
Девочка приехала в Блуа в шотландском наряде — темноволосая фарфоровая куколка с большими испуганными глазами. Французского языка она почти не знала. Ее речь — резкие гортанные звуки — сливались в единое целое, так что слов было не разобрать, однако свита их понимала. Марию сопровождали телохранители. От мускулистых гигантов в килтах, с грязными каштановыми волосами и прищуренными подозрительными глазами исходило зловоние: шотландцы презирали мытье и манеры в отличие от Марии и ее гувернантки Джанет Флеминг — белокожей красавицы с зелеными глазами и яркими как солнце волосами. Мадам Флеминг была молодой вдовой. Она быстро усвоила французскую культуру и обучила ей свою подопечную.
Я настроена была полюбить Марию, потому что чувствовала родство с этим ребенком. Соотечественники угрожали ей смертью, она вынуждена была бежать, и сейчас, напуганная и одинокая, оказалась в чужой стране. Как только меня известили о ее приезде, я тут же поспешила к ней.
В детскую я вошла без стука и увидела, что Мария стоит подле Франциска и критически его разглядывает. Девочка была худенькой и высокомерной, остренький подбородок надменно вздернут.
При звуке моих шагов она обернулась и воскликнула по-французски с сильным акцентом:
— Почему вы не приседаете? Разве не знаете, что находитесь рядом с королевой Шотландии?
— Знаю, — улыбнулась я. — А разве ты не знаешь, что находишься рядом с королевой Франции?
Девочка смутилась. Я засмеялась и поцеловала ее. Она тоже меня поцеловала — осторожное маленькое создание. От ее губ пахло рыбой и элем, а вся ее напряженная фигурка выражала сильное недовольство. Она была на два года старше Франциска, но уже намного выше. Мой трехлетний сынок едва выглядел на два года, и интеллект его развивался плохо. По временам я смотрела в его туповатые блуждающие глаза и видела призрак убитой идиотки.
Генрих обожал Марию. Он заявил, что любит ее больше, чем собственных отпрысков, потому что она уже королева. Я прикусила язык и не стала защищать от оскорбления своих деток. Франсуа и Карл де Гиз были счастливы, что их племяннице так сказочно повезло: когда Генрих умрет, наш сын будет править, а его жена Мария станет не только королевой Шотландии, но и Франции.
Восшествие на престол моего мужа принесло и другие перемены. Маленькая «банда» прежнего короля рассыпалась: герцогиня д'Этамп куда-то уехала и затерялась; ее ближайшую подругу Мари де Канапль, кокетливую и с ямочками на щеках, муж уличил в адюльтере, и ее изгнали из двора. Еще две женщины отбыли в Португалию с королевой Элеонорой. Та почувствовала, что Франции ей довольно, и решила дожить оставшиеся дни подальше от интриг.
В день коронации моего супруга я сидела на трибуне в Реймском соборе и старалась не плакать, когда Генрих шел к алтарю. Слезы мои были вызваны не только гордостью, но и золотой монограммой на белой атласной тунике мужа: на ней против сердца были вышиты две большие буквы D, повернутые спиной друг к другу, а соединяла их буква Н. Отныне это стало его символом, так же как некогда саламандра его отца. До конца жизни меня будет окружать монограмма Дианы и Генриха, на стенах, на тканях, на камне. Этот символ украсит каждый замок. Я уверила себя, что мне все равно. У меня есть главное, чего я больше всего хотела: живой Генрих и возможность рожать от него детей. Несмотря на подобные мысли, мне было больно.