Я принял твердое решение побывать в комнате на следующий день, но ряд событий помешал осуществлению моих планов. Во-первых, я провел еще одну беспокойную ночь — меня опять посетили крайне неприятные сны, чему мне не удалось найти объяснения, так как никогда раньше я не был им подвержен, разве что в дни болезни. Сны эти имели отношение, возможно, не без основания, к моим предкам, в частности, к длиннобородому старику, носившему конусообразную черную шляпу странного покроя, лицо которого, во сне мне незнакомое, принадлежало в действительности моему прадеду Асафу, в чем я убедился на следующее утро, просмотрев портреты моих предков, вывешенные в ряд в нижнем зале. Во сне прадед, казалось, каким-то необычайным способом передвигался по воздуху, можно сказать, почти что реял. Я видел, как он проходил сквозь стены и шел по воздуху, как его очертания появлялись среди верхушек деревьев. И куда бы он ни направлялся, его сопровождал большой черный кот, обладавший такими же способностями пренебрегать законами времени и пространства. Мои сны не имели продолжения, и даже внутри них отсутствовало единство — они складывались из беспорядочной серии не связанных между собой живых картинок, в которых участвовали мой прадед, его кот, его дом и его поместье. Между этими снами и снами, привидевшимися мне в предыдущую ночь, прослеживалась четкая связь. В них, как и в первых ночных видениях, присутствовали признаки другого измерения и отличие состояло только в их большей четкости. Сны эти настойчиво донимали меня на протяжении всей ночи.
Измученный до предела, я нисколько не обрадовался сообщению архитектора о том, что перестройку поместья придется отложить. Объяснять причины подобной задержки ему, похоже, не очень хотелось, и только под моим давлением он, наконец, сообщил, что нанятые им работники предупредили его утром о своем нежелании выполнять эту «работу». Однако он заверил меня, что, если я проявлю немного терпения, то он выйдет из положения, пригласив из Бостона не столь привередливых польских и итальянских рабочих. Выбирать не приходилось, да и, по правде сказать, досада моя была скорее напускной, потому что у меня возникли определенные сомнения в целесообразности осуществления всех намеченных мною перестроек. В конце концов, очарование дома заключалось, в основном, в его древности, и поэтому главное, что ему требовалось, — это укрепительные работы. Поэтому я и просил архитектора не спешить, а сам отправился в Вилбрахам за покупками, которые давно уже собирался сделать.
Едва оказавшись в городе, я сразу ощутил явное недружелюбие к себе со стороны местных жителей. Раньше я вообще не привлекал внимания окружающих, так как многим был незнаком. Но тем утром все вели себя совершенно одинаково — никто не желал со мной разговаривать или быть замеченным за разговором со мной. Даже продавцы без нужды обрывали меня, можно сказать, откровенно грубили, как бы давая понять, что были бы весьма признательны, если бы я делал покупки в другом месте. Я посчитал, что местные обыватели, возможно, прослышав о моем намерении обновить старинный дом Пибоди, не одобряли моих действий по тем двум, имеющим общие корни, причинам, что это могло бы уничтожить очарование поместья или же, с другой стороны, дать ему новую долгую жизнь на земле, которую соседи-фермеры хотели бы обрабатывать.
Однако вскоре на смену первым ощущениям пришло чувство негодования. Я не был изгоем и не заслуживал того, чтобы меня сторонились, как будто я таковым являлся. Когда я наконец добрался до конторы Ахаба Хопкинса, то довольно многословно — что мне совсем несвойственно — излил ему душу, хотя и заметил, что мое присутствие ему в тягость.
— Ну, успокойтесь, мистер Пибоди, — сказал он, пытаясь меня утихомирить. — Я бы не воспринимал это столь серьезно. В конце концов, эти люди перенесли тяжелое потрясение, и потому настроение у них мерзкое, подозрительное. Кроме того, народ они, в основном, суеверный. Мне уже много лет, и я не помню их другими.
С серьезным видом Хопкинс замолк, и я воспользовался паузой.
— Вы говорите, потрясение. Простите, но я ничего об этом не слышал.
Он бросил на меня весьма странный взгляд, от которого я несколько опешил.
— Мистер Пибоди, в двух милях вверх по дороге от вашего дома живет семья по фамилии Тейлор. Я хорошо знаком с Джорджем. У них десять детей. Видимо, лучше сказать, было десять. Потому что вчера ночью их двухлетний ребенок бесследно исчез из своей кроватки.