Разумеется, я согласился на его предложение. Я бы в любом случае согласился помочь ему – вы же знаете, как сильно стремился я удержать Россию в лагере демократии и помешать ей вернуться к диктаторскому режиму, а соблазн заполучить эти документы еще больше подтолкнул меня принять его предложение.
И все же произошло так, что Орлов прибыл в Цюрих без документов – их у него в последний момент украли, что меня серьезно обеспокоило. Сперва я подумал, что он просто шантажирует меня, но затем понял, что он действительно стал жертвой. И я, смирившись с пропажей, пошел на заключение сделки.
Однако для транспортировки такого огромного количества золота мне понадобилась помощь, но помощь не от сотрудников разведуправления, а со стороны тех, кто никак не мог быть замешан в коррупции. Учитывая огромные ценности, с которыми мы имели дело, такое требование было самым настоятельным. К тому же, все финансовые операции нужно было проводить без всяких регистраций и записей в бухгалтерских книгах.
Поэтому я обратился к одному бывшему высокопоставленному офицеру ЦРУ, который больше не работал в этой организации, человеку, личная честность и порядочность которого сомнений не вызывали, а именно – к Александру Траслоу. И тем самым я совершил самую большую ошибку в своей жизни.
Я сделал Траслоу совладельцем вклада в „Банке Цюриха“, куда перевел половину золотого запаса. Это означает, что без нашего обоюдного согласия золото из банка изымать нельзя. А перевести золото в другой банк или продать его можно только при условии, если вклад будет переделан из пассивной формы хранения в ликвидную. Механизм такого перевода может привести в действие любой из вкладчиков, лишь уведомив партнера. Таким образом, как я считал, если бы возникли какие-либо проблемы, то мы оба имели бы гарантию от всяких обвинений в махинациях, а меня никак нельзя было бы обвинить в краже века, да еще в мировом масштабе.
Другую половину золота мы договорились переправить в контейнере через Ньюфаундленд в Канаду с помощью пароходной компании „Сент-Лоуренс сиуэй“. Нужно заметить, что эту операцию должен был осуществить один Траслоу. Но меня что-то довольно сильно насторожило. Я стал опасаться за свою жизнь. Как тебе, Бен, известно, в Лэнгли есть люди, которые могут так подстроить убийство, что оно будет выглядеть естественной смертью. Так что на этом свете мне долго прожить не удастся.
Совсем недавно мне стало известно, что к германскому канцлеру Вильгельму Фогелю, который держит в своих руках огромный и могущественный немецкий картель, направляется один человек. В обстановке строжайшей секретности они будут обсуждать вопросы, как перестроить и перевооружить Германию. Они намерены установить контроль не только над Германией, но и объединив Европу вокруг Германии, поставить под свой контроль весь Старый Свет.
Их партнером в этом деле выступает как раз группа „Чародеи“ из ЦРУ. Договоренности, как мне доложили, предусматривают мирный раздел прибылей и сфер влияния. „Чародеи“ захватывают командные посты в разведслужбах и устанавливают над ними свой контроль, а затем расширяют его и прибирают к рукам экономику всего Западного полушария. Немецкий картель получает по соглашениям Европу. Все участники становятся безмерно, даже невообразимо богаты. Это, по сути своей, является формой корпоративного неофашизма – захват в свои руки главных рычагов давления на правительства и установление над ними контроля в наше такое хрупкое и неопределенное время.
Лидером американцев является Александр Траслоу.
А я не в силах сделать что-либо в этой связи.
Но я верю, что вскоре все же найду пути остановить такое развитие. Есть же документы, которые можно обнародовать. И они должны быть представлены широкой общественности.
Если же меня убьют, то вы оба просто будете обязаны разыскать их. А чтобы облегчить вам поиски, оставляю каждому из вас подарки.
Наследство, которое перейдет к вам, очень незначительно, и оно мне много радости не доставляет. Но я хотел бы завещать каждому из вас по небольшому подарку: оба подарка – это знания, которые, в конце концов, самая ценная собственность.
Для тебя, моя любимая Снупик, это прежде всего воспоминания о счастливых днях в твоей, моей жизни и в жизни твоей матери. Настоящее богатство, как ты поймешь, проявляется в семейном счастье. Эта фотография, которую, думаю, ты увидишь впервые, всегда вызывала во мне воспоминания об очень счастливом лете, которое мы провели все трое вместе. Тебе тогда было всего четыре годика, так что, думаю, ты вряд ли что помнишь о том времени, а может, и совсем ничего не помнишь. Я же, уже законченный трудоголик в те времена, когда еще был молодым, был вынужден уйти в месячный отпуск после операции аппендицита, приступ которого случился неожиданно. Мне кажется, что это мой организм приказал мне в ту пору побыть побольше со своей семьей.
Тебе так нравилось то место – ты ловила лягушек в пруду, училась рыбачить, бросать мячик… Ты все время была в движении, я никогда больше не видел тебя такой радостной. Мне всегда казалось, что Лев Толстой сильно ошибался, когда писал в самом начале романа „Анна Каренина“, что все счастливые семьи похожи друг на друга. Я же считаю, что каждая семья, в счастливый ли момент или в несчастный (а наша семья пережила и то и другое), уникальна и неповторима, как каждая снежинка. Я позволил себе, мои дорогие Снупики, стать слезливо-сентиментальным единственный раз в жизни.
А тебе, Бен, оставляю адрес одной супружеской пары, которую к тому времени, когда ты прочтешь эти строки, могут убить, но, может, еще не убьют. Я очень надеюсь, что один из них все же останется в живых и сообщит тебе кое-что очень и очень важное. Возьми с собой обрывок делового конверта с адресом: он послужит тебе пропуском и своеобразной отмычкой.
Так как я заранее знаю, что они сообщат тебе, то могу сказать, что их рассказ утешит тебя и облегчит ужасную тяжесть, которую тебе приходится носить в своей душе столь длительное время.
Бен, ты ничуть не виноват в смерти твоей первой жены, и эта супружеская пара подтвердит тебе мои слова. Еще до своей гибели я очень хотел сказать тебе эту правду, но в силу ряда причин сделать этого не мог.
Вскоре ты все поймешь. Кто-то – точно не помню кто, кажется, Ларошфуко или еще какой-то французский автор XVII столетия – хорошо сказал по этому поводу: мы редко можем заставить себя простить тех, кто помог нам.
И напоследок хочу привести по этому поводу еще один литературный афоризм – цитату из „Учения о старости“ Элиота: „Да как простить их, коль им такое ведомо!“
Всегда любящий вас папа».
57
По щекам Молли градом катились слезы, чтобы не разрыдаться, она прикусила губу и быстро заморгала глазами. Посмотрев еще раз на письмо, она, наконец, перевела взгляд на меня.
Я не знал, что спросить и как начать разговор. Поэтому только взял ее руки в свои, притянул к себе, крепко обнял, и так мы замерли в объятиях друг друга. От тихих всхлипываний у нее даже началась икота. Через минуту-другую дыхание у нее успокоилось, и она освободилась из моих объятий. Глаза у нее заблестели и на мгновение стали похожи на глазки четырехлетней непоседы-проказницы, как на фотографии.
– Зачем? – только и смогла вымолвить она наконец. – Зачем… что это значит?
Ее взгляд блуждал по моему лицу, она все еще ничего не говорила, как бы стремясь осмыслить то, что хотела спросить.
– Ну, эта фотография, – наконец нашлась она.
– Это послание нам. А чем еще могло бы это быть?
– А не думаешь ли, что это могло бы быть… простым обыкновенным голосом… самой души?
– Молли, скажи мне, пожалуйста. Разве это в его характере?
Всхлипнув и зашмыгав носом, она мотнула головой:
– Папа всегда был замечательным человеком: но назвать его простым и открытым нельзя. Мне кажется, что он учился быть загадочным и скрытным у своего приятеля Джеймса Джизеса Англетона.