И этот денди, без всякого дендизма поведавший мне столь подлинную и печальную историю, снова замолчал. Я погрузился в размышления, навеянные его рассказом, и понял, что виконт де Брассар, цвет дендизма, притом что этот цвет не душистый горошек, а гордый красный мак, этот грандиозный — на английский манер — поглотитель кларета, — человек, как все, гораздо более глубокий, чем он кажется с виду. Я вспомнил его слова в начале рассказа о черном пятне, которое всю жизнь омрачало его беспутные наслаждения, и тут, к вящему моему удивлению, капитан внезапно сдавил мне плечо.
— Ну-ка, взгляните на занавес! — молвил он.
По комнате, вырисовываясь на ткани, промелькнула гибкая тень женщины.
— Тень Альберты! — сказал де Брассар и с горечью добавил: — Сегодня ночью случай что-то чересчур насмешлив.
Занавес снова стал пустым светло-красным квадратом. Тем временем тележник, сажавший на место ступицу, пока капитан длил свое повествование, закончил работу. Сменные лошади стояли наготове и с фырканьем выбивали искры из мостовой. Кучер в каракулевой шапке по самые уши и с подорожной в зубах взял вожжи, вскарабкался на империал, опустился на свое сиденье и громким голосом бросил в ночь повелительное:
— Пошел!
Мы тронулись и вскоре миновали таинственное окно с пунцовым занавесом, которое я теперь постоянно вижу во сне.
Прекраснейшая любовь Дон-Жуана
Невинность — лучшее лакомство для дьявола.
А. IВыходит, старый повеса до сих пор жив? — Еще как, убей меня Бог! — воскликнул я, но, вспомнив, что она набожна, тут же поправился: — Жив, Божьей милостью, и даже обитает в приходе Святой Клотильды, квартале герцогов. Король умер, да здравствует король! — говаривали в старой Франции до того, как монархия была сокрушена, словно чашка севрского фарфора. А вот Дон-Жуан назло всем демократиям — монарх, которого никто не сокрушит.
— Действительно, дьявол бессмертен, — поддакнула она, словно соглашаясь с собственным доводом.
— Он даже…
— Кто? Дьявол?
— Нет, Дон-Жуан. Третьего дня он превесело отужинал… Догадайтесь где!
— В вашем мерзком «Золотом доме»[46] разумеется.
— Фи, сударыня! Дон-Жуан больше туда ни ногой. Там нечем прилично угостить его грандство. Сеньор Дон-Жуан всегда чуточку походил на Арнольда Брешианского,[47] который, согласно хроникам, питался исключительно кровью душ. Ею он и любит подкрашивать свое шампанское, но ее давным-давно не отыщешь в кабаке для кокоток.
— Вот увидите, — иронически вставила она, — он еще отужинает с этими дамами в бенедиктинском монастыре…
— В монастыре Вечного поклонения, сударыня, поскольку поклонение, предметом которого сумел стать этот черт, а не человек, длится, по-моему, до сих пор.
— Для католика вы, кажется, чересчур вольнодумны, — слегка скривясь, процедила она, — и если вам вздумалось заговорить сегодня со мной о Дон-Жуане лишь для того, чтобы сообщить мне новости о разных негодницах, прошу избавить меня от описания ваших ужинов с ними.