И что дальше? Скрипка могла все сто сорок лет передаваться по наследству в семье вора или того, кто у вора ее купил. Вполне могла покинуть Россию после революции вместе с потоком русских эмигрантов. Или — совсем недавно; тогда понятно, почему нынешний владелец, этот самый мистер Лэм, только сейчас решил ее застраховать и вообще озаботился ее «легализацией».
Может быть, прежде чем искать историков, стоит все-таки проверить, не пропадал ли старинный инструмент у кого-нибудь из московских и питерских музыкантов? Вывесить объявление в консерваториях, в каких-нибудь еще местах, где бывают скрипачи. Опять же, поискать знакомых. Или просто дождаться окончания какого-нибудь оркестрового концерта и спросить у оркестрантов…
Еще через полчаса беспорядочных с виду поисков в Интернете Штарк находит более изящное решение: оказывается, у каждой скрипки есть паспорт, без которого инструмент не выпустят за границу! И в паспорте указан владелец! Наверняка в Музее Глинки, где делают экспертизу для этих паспортов, есть какой-то архив фотографий и описаний…
Еще раз набрав Молинари в «Скайпе», Штарк запрашивает у него фото новообретенного «страдивари». Попытка не пытка.
Лишь выключая компьютер, Штарк вспоминает о Софье. А она уже легла спать.
Жан-Батист Вийом
Милан, 1855
Поезд приближался к Милану. Под ровный перестук колес мсье Вийом вспоминал того, на чьи похороны опоздал на три месяца. Луиджи Таризио был маньяком, он жил как маньяк и, говорят, так же умер.
Впервые Вийом увидел его в мастерской у свойственника, Жана-Франсуа Альдрика, тридцать лет назад. Почерневший на солнце оборванец в ботинках почти без подошв был весь покрыт пылью, так что Альдрик сперва не хотел пускать его на порог. Однако Таризио не зря дошел пешком от Милана до Парижа; он извлек из мешка скрипку Амати — без грифа, подставки и колков, но в идеальном состоянии. И заломил за нее такую цену, что Жан-Франсуа понял: он имеет дело не с обычным бродягой. А когда Таризио вслед за «амати» предъявил «руджери» и «маджини», послал за коллегами — в первую очередь за Вийомом: у самого Альдрика не хватило бы денег на все эти сокровища. Втроем — в складчине принял участие еще Жорж Шано — они купили все, принесенное Таризио, за сто тысяч франков, и наглый макаронник еще остался недоволен сделкой.
К тому времени Париж тридцать лет как услышал Виотти, игравшего на скрипке Страдивари, и многие музыканты хотели себе такую же. Но Паганини еще не приезжал; лишь после его концертов, еще через десятилетие, спрос на кремонские скрипки стал превышать предложение настолько, что появлений Таризио начали ждать, будто манны небесной.
Стало понятно, почему он предпочитал путешествовать на своих двоих. Не от нищеты. Таризио не был уже бродячим плотником и дрянным скрипачом-любителем (у него плохо двигался мизинец левой руки), способным разве что заработать на кусок хлеба игрой на деревенских танцульках. Нет, деньги у него водились, просто все они тратились на скрипки. Сперва на дешевые — их он обменивал сельским и монастырским музыкантам в Италии на невесть как попавшие к ним инструменты великих мастеров. Таризио предлагал новую, со струнами, хоть сейчас бери и играй, скрипку взамен запущенной, с трещинами, работы Страдивари — и они соглашались, не понимая, что вместо лампы с джинном внутри получают натертый до блеска, но пустой сосуд. Ну а когда коллекция Таризио разрослась, он все равно не тратил ничего на себя, потому что стал покупать такие инструменты, к которым у него лежала душа.
Постепенно итальянец стал приходить прямиком к Вийому: тот был особенно щедр, потому что острее прочих нуждался в инструментах. Вийом был не просто торговцем и даже не просто копиистом — лучшим в мире копиистом, он это твердо знал, — но и ученым, исследователем, экспериментатором. Он разобрал и снова собрал столько этих скрипок, альтов и виолончелей, что, казалось ему, знал, как звучит каждый кусочек дерева и каждый капилляр в каждом кусочке. Инструменты Вийома брали призы на выставках, четыре года назад он получил и орден Почетного легиона; но все же чего-то не хватало. Умом француз понимал все секреты Страдивари и Гварнери и был почти уверен, что лет через сорок-пятьдесят его копии зазвучат не хуже оригиналов. Почти — потому что было в кремонских скрипках нечто, сопротивлявшееся научному подходу.
Интерес Таризио к творениям мастеров из Кремоны был иного свойства. Правильнее было бы назвать его одержимостью.