«Что это?» — подумал про себя мальчик, замечая яркие палатки и огни перед своими глазами. «Я никогда не видел такого великолепного света, эти цвета — жёлтый, зелёный и этот красный; красный… как они красивы», — пролетело у него в голове, пока взгляд не встретился с тем, кто звал его.
— Ты потерялся? — спросил молодой мужчина с длинными русыми волосами и спокойными голубыми глазами. — Не стоит бродить по улицам в такое время, иди домой, — добродушно сказал он, вновь прикладывая к губам губную гармошку, заполняя свою грудную клетку воздухом, готовясь издать очередной душераздирающий звук.
— У меня нет дома, — тихо сказал мальчик, опуская свои глаза, чувствуя, что слёзы вот-вот польются из его глаз и глухой, пустой звук гармошки заставил вздрогнуть.
— Прости, — усмехнулся незнакомец, понимая, что напугал ребёнка своим случайным поведением. — Так значит ты сирота, у тебя есть имя?
— Азуса, — ответил тот, покраснев от стыда.
— Азуса, — улыбнулся он и спрыгнул с повозки, — ты можешь называть меня Аки, не бойся, я не причиню тебе вреда, — успокоил он ребёнка, накидывая на его продрогшие плечи свою тёмно-зелёную накидку. — Ты можешь остаться здесь, если труд за миску супа тебя устроит, то твоим домом станет этот цирк, как тебе такая идея, Азуса? — дружелюбно спросил Аки, присаживаясь на колени перед мальчиком, стараясь посмотреть в его испуганные серые глаза.
— Хорошо, — с трудом ответил он, начиная трястись всем телом.
— Вот и молодец, — усмехнулся мужчина и, поднявшись с колен, легонько хлопнул по плечу этого ребенка, подталкивая за собой. — И не бойся, ты, конечно, слабый и хилый, но у нас здесь найдётся работа для каждого, — подбодрил Аки, проводя своего нового друга среди зелёных палаток.
И так жизнь десятилетнего мальчика изменилась, труппа циркачей стала его семьёй, зелёный полог палатки стал крышей и так день за днём проходила его жизнь.
Тяжёлая поначалу работа с каждым днём давалась всё легче, подавал ли он своему другу ножи, убирал ли сцену, всё под этим куполом стало лучше, впервые он захотел того, чего раньше так боялся, а именно — жить.
Увидев стремление своего подопечного, Аки принял решение обучить мальчика своему искусству, и каждый вечер Азуса стал изучать искусство владения ножами. Тонкость и утонченность каждой филиграни ножей Аки захватывала дух, холод исходивших от этих лезвий, ласкал разгорячённое лицо после трудного рабочего дня, и не было ничего лучше, чем лёгкая улыбка учителя и нежный холод его ножей, прислониться щекой, к которым была словно честь.
***
Прошло пять лет. Азуса окреп, но остался всё таким же смущённым и милым юношей, и лишь искусство владения холодными клинками, порой говорило о его безумстве — невероятная любовь к ним, поглощающая его с головой и неважно, будь то простая полировка или метание этих ножей — всё было в радость. До одного рокового дня, когда огонь захватил весь цирк и жаркое пламя, невыносимо разъедало глаза.
— Азуса, — хрипло сказал Аки, подзывая юношу к себе, — Азуса… — повторил он вновь, стараясь достучаться до обезумившего парня, который не мог отвести глаз от ужаса, творившегося вокруг. — Азуса, беги… Оставь всё… и беги, — попросил он, теряя сознание от груза балки, что придавила его.
— Аки… — сквозь слёзы сказал он, увидев своего наставника.
— Возьми это, — прошептал мужчина, прикрывая свои глаза, пока искры летели по сторонам и обломки с грохотом падали на эту когда-то счастливую землю.
— Они же твои… Я не могу, — сквозь слёзы простонал Азуса, отталкивая от себя тёмный свёрток.
— Мне уже не спастись, возьми мои ножи, пусть они напоминают обо мне, главное — живи… Люби жизнь, несмотря на боль и слёзы, она хороша… — прошептал Аки, навек прикрыв свои глаза.
— Акиии! — истерично прокричал Азуса, поднимая его голову с горячего песка, Аки… — в последний раз позвал он его, принимая его подарок. — Я сохраню память о тебе, Аки, и буду жить, — пролепетал он, осторожно поднимаясь с колен не переставая смотреть на тело своего друга, — прощай, — прошептал он одними губами и, прикрыв глаза, бросился бежать из этого места.
Огонь трещал, жар сдавливал всё тело, но сквозь пелену солёных слёз виднелся выход в тёмную летнюю ночь, озарившуюся ярким светом сгоревших детских надежд.
— И снова один, — пролепетал Азуса, с горечью посматривая на свой дом вдали, полыхающий этим адским огнём.
Проходили дни, новости о сгоревшем цирке разошлись по округе, но нападения на мирных жителей или даже простых уличных актёров в эти неспокойные времена не были шоком, поэтому о произошедшем в скором времени позабыли и лишь Азуса, шныряя по улицам, помнил всё. Помнил эти добрые голубые глаза, которые с заботой всегда смотрели на него, помнил этот звук гармошки, что привлёк его, спокойный голос и тихую улыбку и слёзы наворачивались на глаза, понимая, как дороги были эти пять лет, и что теперь их не вернуть. И чувствуя, как разрывается его душа, он невольно скатывался по сырой стене, закрывая свои глаза грязными, потёртыми ладонями, сотрясаясь от всхлипываний.
— Аки… — звучал детский голос в его голове, и эти глаза вновь смотрели на него, — почему ты помог мне? — спрашивал мальчик, не понимая своего нового друга.
— Азуса, — ласково заговорил мужчина, обнимая его за плечи, — тебя же привела моя гармошка, — всё поняв, сказал он, уловив удивлённый блеск в глазах ребёнка. — Знаешь, эту гармошку мне подарил один иностранец на моём первом выступлении, я был чуть старше тебя и страшно нервничал, а он это заметил и после представления подошёл ко мне и сказал: «У тебя есть талант, не стоит бояться этого, но не превращайся в безжизненную куклу, оставайся живым, только так ты сможешь передать зрителям эти прекрасные чувства». И он был прав, только полюбив эту жизнь, можно подарить зрителям счастье, и чтобы не забывать об этом я учился играть на этой гармошке, — сказал он, показывая мальчику небольшой металлический инструмент. — И я играл, чтобы не забывать, и вот среди ночи появился ты, как я мог отвернуться?! — усмехнулся он, прижав расплакавшегося ребёнка сильнее. — Учись, Азуса, и жизнь расставит всё по своим местам, — сказал Аки, всматриваясь в своё расплывающееся отражение на блестящем лезвии ножа, и впервые кровь забурлила, желание учиться, стать сильнее, рвалось наружу.
— Аки, — прошептал он, приподнимаясь с земли, с трудом карабкаясь по кирпичной стене, — обещаю, я буду жить! — смело заявил Азуса, устремив свои глаза вдаль, как послышался чей-то смех.
— Вот же чокнутый! — сквозь слёзы заявила девочка лет тринадцати, в серой помятой одежде. — Я сейчас умру от смеха, откуда ты такой вылез?! Сам сидишь по уши в грязи, разговариваешь сам с собой и обещаешь жить. Где? В луже? — продолжала издеваться она, хохоча всё громче.
— Кристина, хватит, — строго сказала девушка, хватая раскрасневшуюся хохотушку за тёмные волосы. — Посмотри, всё растрепалось, — сухо проговорила она, заделывая два новых хвостика.
— Мелисса, отстань! И так хорошо, — начала возмущаться она, пытаясь вырваться из цепких рук, но только скривила лицо от боли, на которую сама напросилась.
— Так, значит, ты хочешь жить, — обратилась она к незнакомому юноше, смотревшему на них с испугом, — и как ты это планируешь сделать? — прямо спросила шатенка, устремив свои зелёные глаза.
— Я не знаю… — пролепетал Азуса, опуская своё покрасневшее лицо, но, продолжая прижимать сияющие ножи Аки к себе.
— Мелисса, ты, как всегда, пугающе страшна, — усмехнулся какой-то парень, заставляя Азусу вздрогнуть. — Эй, ты чего боишься? — ехидно спросил он, спрыгивая с деревянных ящиков, на которых всё это время сидел, возвышаясь над обессиленным юношей.
— Нн…ет, — неуверенно ответил он, исподлобья посматривая на новую персону.