Постояльцы — все люди почтенные — читали «Дейли телеграф». Они голосовали за тори и разделяли укоренившееся в британце среднего класса убеждение в том, что неразговорчивость является признаком солидности, здравомыслия и умственного равновесия. Само по себе глубокое и продолжительное молчание воспринималось как подвиг. Не обладая аналитическими способностями, они не понимали, что две трети молчащих людей молчат за неимением мыслей.
Само собой разумеется, в таком окружении общие интересы найти было практически невозможно. По негласной договоренности политика и религия были изгнаны из возможных тем для разговоров вовсе, так как обсуждение того или другого непременно заканчивалось ссорой. Постояльцы пансиона читали романы, но они не обсуждали их и вообще не особенно интересовались литературой и искусством. Человека, которого подозревали в писательстве, все немного сторонились, ибо всякий англичанин — а англичанин, по выражению одного проповедника, в этом случае заключает в себе также и англичанку, — каково бы ни было его уважение к литературе, весьма невысоко ставит тех, кто ее производит, если только они не знаменитости.
– Угодна паран, сыпленок или тилятина? — спрашивал Мюллер, обходя гостей, когда они уже расправились с супом и рыбой.
– Телятины, пожалуйста, — ответила мисс Семафор.
– Тилятина, пошальста, — повторил чуть слышно Мюллер, чтобы распоряжение отложилось в памяти.
– Уготна паран, курица, тилятина, мадам?
– Кусочек, маленький кусочек, крылышко курицы, — сказала миссис Уайтли.
– Ростбиф, — буркнул мистер Лоример, и Мюллер тихонько отозвался «биф», прибавив для собственного удовольствия «пошальста».
– Я вас видела сегодня, майор Джонс, а вы меня — нет, — игриво заметила мисс Семафор-младшая, когда выбор был сделан.
– Что? — переспросил майор Джонс.
Он был глуховат.
– Я говорю, что видела вас сегодня в Сити. Представьте, я ездила одна в омнибусе, в такую даль! Около святого Павла есть прелестный магазинчик, где все можно купить удивительно дешево, и вы прошли мимо, когда я в него входила.
– Я бы не поехала в Сити без провожатого, — строго заметила мисс Августа Семафор. — Я тысячу раз тебе это говорила, но ты такая ветреная. Это не комильфо.
– А что здесь такого? — проворчал мистер Лоример.
Это был молодой человек с весьма воинственными наклонностями, с которым мисс Семафор-старшая вела жестокую, но вежливую борьбу.
– Мой дорогой отец, — продолжала она, не удостоив Лоримера ответом, — занимавший очень важный военный пост, не одобрял, когда девушки ходили одни.
– Тридцать лет назад так оно и было, — возразил мистер Лоример. — В наше время все иначе. Если вести себя достойно и гулять в отведенные для этого часы, то нет никаких оснований чего-то опасаться, а уж особенно людям, достигшим зрелого возраста.
– Уверяю вас, — сказала миссис Дюмареск, слегка повышая голос (она всегда так делала, когда хотела произвести впечатление на слушателей), — уверяю вас, что в дипломатических кругах это просто неслыханно! Дама не может ходить по магазинам одна, без провожатого или по крайней мере без горничной.
В каждом пансионе на Британских островах всегда найдется особа, близко знакомая с принцем Уэльским. В доме номер 37 на Биконсфильд это была миссис Дюмареск.
– Да, это понятно, когда вокруг вас куча мерзких иностранцев, — продолжал упираться мистер Лоример. — Немудрено, что дамы боятся ходить одни там, где полно отвратительных, неумытых негодяев, которые, того гляди, пырнут ножом. Но взрослые англичанки у себя на родине могут делать что им угодно.
– Я не одобряю того, чтобы дамы куда-либо ходили одни. Это, может быть, допустимо для среднего класса, — с важностью проговорила миссис Дюмареск, — но, основываясь на личном опыте, я уверяю вас, что в дипломатических кругах это не принято. Когда мы жили в Белграде, там была некто миссис Туикенгем, позволявшая себе удивительные вольности. И вот однажды княгиня, очень близкий наш друг, княгиня Гатцова, — вы, вероятно, слышали о ней, родная кузина императора, прелестная женщина, очень мне преданная, — ну так вот, княгиня мне раз и говорит: «Милая Мими, — она всегда называла меня Мими, — неужели англичанкам высокого происхождения, как мы с вами, например, у них на родине разрешается такая вольность, нет, лучше сказать, распущенность поведения?» А я ей на это: «Нет, Элен, конечно, нет».