– Ах, что я наделала! — воскликнула она. — Песик, милый песик, тебе больно?
И, опустившись на колени, девушка начала нежно утешать Туту. На самом деле ему вовсе не было больно, но визжал он отчаянно. Казалось, ему просто приятно подводить людей под монастырь. В одно мгновение мисс Семафор, красная и сердитая, смерив сконфуженную мисс Бельчер убийственным взглядом, подобрала с пола своего фаворита и унесла его в свой угол. У всякого обитателя пансиона было специальное кресло или любимый уголок, который кому-либо другому не следовало занимать ни при каких условиях.
– Я, право, нечаянно, — пробормотала мисс Бельчер, — я не заметила Туту.
– У некоторых людей, — возразила мисс Семафор, — нет глаз. Очень забавно мучить безответных животных, не правда ли, моя прелесть?
И она не то поцеловала, не то клюнула Туту в кончик носа. Все присутствующее бросили свои занятия и внимательно слушали.
– Но, право же, мисс Семафор, — чуть не плакала бедная мисс Бельчер, — я совсем не виновата.
– Конечно, во всем виноват Туту, — саркастически заметила мисс Семафор.
Мисс Бельчер пришлось бы совсем худо, если бы не вмешалась ее мать — крупная глухая леди чрезвычайно внушительного вида. Она властвовала и над дочерью, и над всеми окружающими. До сих пор она молчала только потому, что миссис Уайтли объясняла ей, в чем дело.
– Не расстраивайся, Эмма, — проговорила она, когда во всем разобралась. — Эта дурацкая собака постоянно всем мешает. От нее уже давно следовало бы отделаться.
И, обратившись к смущенной миссис Уайтли, она, по-видимому, начала высказывать весьма нелестные суждения о мисс Семафор, причем слова «старая дева» слышались весьма отчетливо. Все свидетели этой сцены устремили на мисс Семафор преисполненные ужасом взоры. При других обстоятельствах та оправдала бы их опасения. Но теперь она посчитала бессмысленным ссориться с глухой женщиной, наделенной острым языком, а потому она просто пробормотала: «Как не стыдно! Какая неблаговоспитанность!» и погрузилась в молчание.
Мисс Семафор своим еле сдерживаемым гневом осушила мелкий ручеек разговора, словно сирокко. В гостиной воцарилось тягостное, почти осязаемое молчание. Многие переглянулись, однако никто, кроме миссис Бельчер, не посмел говорить. Очевидно, задавшись целью щелкнуть по носу и мисс Семафор, и Туту, она поднимала самые разнообразные темы и вынуждала дочь, бедную юную особу, отвечать ей во весь голос. Мисс Прюденс, всегда опасавшаяся вспышек сестры, робко погрузилась в страницы «Лейдис Пикториал» и старательно делала вид, что ничего не слышит.
Такое неприятное положение вещей продолжалось довольно долго, когда миссис Дюмареск вдруг решила устроить диверсию, проговорив самым очаровательным голосом:
– Этот ужасный мистер Морли опять сказал спич! Право, удивляюсь, как его еще кто-то слушает! Радикалов, социалистов и тому подобных людей, право, следовало бы сажать в тюрьму.
– Может быть, и они, со своей стороны, думают, что нужно бы посадить в тюрьму тори, — заметила мисс Стот, коренастая молодая особа с убеждениями.
– Весьма вероятно, — ответила миссис Дюмареск. — Если бы они могли, то отрубили бы голо— вы всей аристократии. Как говорила мне моя дорогая баронесса де ла Виельрош: «Милая Мими, они бы упились нашей кровью, но они не смеют».
– Сомневаюсь, — невозмутимо проговорила мисс Стот. — Люди вовсе не так кровожадны, как вы думаете, будь они даже социалистами или радикалами. В сущности, мы мало чем отличаемся друг от друга в душе, хотя и принадлежим к разным сословиям. Никто из нас не пожелал бы упиваться кровью!
– Мало чем отличаемся! — повторила как эхо миссис Дюмареск. — Милая мисс Стот, как вы ошибаетесь! Между высшими и низшими классами разверзлась пропасть! Последние не имеют ни нашей чувствительности, ни утонченности, ни деликатности.
Миссис Дюмареск сказала «нашей», чтобы продемонстрировать умение держаться на публике, а также чтобы блеснуть своим дипломатическим воспитанием.