— И вы получили превосходное образование.
— Частная школа и Гарвард.
Женщина не выглядела хоть сколь-нибудь впечатлённой:
— И эта ваша беда, она началась, когда вы повзрослели?
— Мне было двадцать…
— А ваш первый сексуальный — или я должна сказать половой — опыт произошёл незадолго до этого?
— В девятнадцать… — глаза Бэрроуза сузились. Её стрелы попадали точно в цель, что заставляло его чувствовать себя лучше. — Вам многое известно.
— У обсессивно-компульсивных расстройств множество общих черт, — внезапно доктор Унтерманн показалась небрежной, даже скучающей. — Все они разные, но, в определённом смысле, все одинаковые. Женились вы, вероятно, вскоре после колледжа.
— Сразу после.
— Но вы её не любили, не так ли.
Бэрроуз озадачился. Поначалу он обиделся на то, что доктор Унтерманн подобное предположила, но потом вспомнил, что это правда.
— Нет, — продолжила она. — Вы женились на ней, думая, что брак — подобающее событие — сможет вернуть вас к нормальности.
— Да, — он раздражённо поёрзал в кресле.
Доктор Унтерманн прикурила другую длинную, тонкую сигарету. Кремовое пятно дыма появилось между её губ и мгновенно исчезло.
— Расскажите мне об обстоятельствах вашего развода.
— Я не разведён, — сказал Бэрроуз с вызовом. — Всё ещё в счастливом браке.
— Мистер Бэрроуз, — тут же вздохнула она, — если вы хотите платить мне 450 долларов в час за враньё — валяйте. Я возьму ваши деньги. Но это довольно непродуктивно, не так ли.
Его лицо горело от ухмылки. Он чувствовал себя непослушным ребёнком. Эта снежная королева — та ещё штучка.
— Полагаю, что нет, — признался он.
— Ваш брак не вернул вас к нормальности, не так ли?
— Нет.
— Ваша «склонность» лишь возросла, и вы прятали её от жены до тех пор…
— Да, пока она не поймала меня с поличным, — Бэрроуз ослабил галстук. — Однажды жена заболела ангиной. Она…
— Продолжайте. Я ваш психиатр, мистер Бэрроуз. Чем больше вы расскажете, тем больше я смогу помочь.
— Жена застала меня за поеданием её салфеток из мусорной корзины. На самом деле…
— Да?
— …мне нравилось… когда у неё были простуда или ангина, — oн потёр лицо руками. — Все эти салфетки. Все эти сопли и мокрота. Это было как лакомство, как полночные перекусы.
Когда Бэрроуз снова посмотрел на Унтерманн, это был пристыженный взгляд сквозь пальцы. Но её холодное, элегантное лицо оставалось неизменным. Не шокированным. Оставалось изучающим и расчётливым.
— Как вам может быть не противно? — он откинулся в кресле и выпрямился.
— По тем же причинам, по которым пластическому хирургу не «противны» жертвы критических ожогов. По тем же причинам, по которым стоматологу не отвратителен гнойник. Ваша профессия — помогать с финансовыми тонкостями. Моя профессия — лечить странные и порой отвратительные умственные расстройства. В любом случае, для меня они не являются ни странными, ни отвратительными. Это просто расстройства.
Бэрроуза поразило её профессиональное бесстрастие… поэтому он попытался ещё раз бросить ей вызов, на этот раз не ложью, но простым вопросом, реакцию на который он хотел оценить.
— Вы позволите мне спросить у вас кое-что?
Едва заметные завитки дыма поднимались вверх.
— Да, но я отвечу, только если сочту это продуктивным для вашей терапии.
Хорошо. Теперь Бэрроуз уже не мог отрицать стремления пофлиртовать с ней, и эта мысль казалась жалкой. Я только что рассказал этой женщине, что ем плевки и плачу бомжам, чтобы они харкали мне в рот. Уверен, она до смерти хочет сходить со мной в оперу…
— До этого, — неуверенно начал он, — вы сказали… что слышали и худшее…
— О, боже мой, да, — непринуждённо ответила она. — Мистер Бэрроуз, вы пришли сюда думая, что из-за вашей дритифилии вы отвратительный человек, но поверьте мне, это ничто, по сравнению с некоторыми пациентами которых я практикую.
— В самом деле? — недоверчиво спросил он.
Доктор Унтерманн перечислила свой список так обыденно, словно объявляла счёт в мини-гольфе.
— Я практикую зоофилов, скатофилов и педофилов. Я занималась синдромом Мюнхгаузена, при котором женщина по-настоящему любила своих детей, но не могла удержаться и доводила их до полусмерти. Я лечила женщину с Хельсинкским синдромом[5], которая влюбилась в мужчину, пытавшего её способами, которые не поддаются описанию. У меня был странный случай пикацизма, при котором девочка-подросток помимо воли собирала собачьи фекалии — она их тщательно высушивала и ела; и у меня однажды был копрофил — человек, помешанный на мастурбации с горстью собственных фекалий. Когда я была в Джорджтауне, одним из изучаемых нами казусов был бухгалтер, который собирал в переулках района красных фонарей Вашингтона использованные презервативы и глотал их. Его оперировали более десятка раз, потому что презервативы раздувались от его собственных газов, становясь причиной серьёзной и потенциально смертельной кишечной непроходимости. У нас был другой человек, который пристрастился к слизыванию грязи с ног, и ещё один мужчина — фермер из Вирджинии — который мог достичь эрекции, лишь обсасывая слюну с губ крупного рогатого скота. — Унтерманн невозмутимо выдохнула ещё дыма. — Кроме того, у нас есть те, кого мы называем «вставляльщики».
5
По причине географического невежества кто-то перепутал Стокгольм с финским Хельсинки, а после того как определение «хельсинкский синдром» прозвучало в нескольких голливудских кинофильмах, эта ошибка распространилась по всему миру.