— Ой, простите! — воскликнула она. — Мы не знали, что у нас гости!
На ней были джинсы и светло–желтая рубашка. Ее брат был одет точно так же.
— Мой сын Джонатан, — представил его ван Хурен. — А это моя дочь Салли…
Я встал и протянул девушке руку.
— Вам когда–нибудь говорили, что вы вылитый Эдвард Линкольн? — улыбнулась она.
— А как же, — ответил я. — Ведь, собственно, это я и есть.
— Вы? Ну конечно, конечно! Господи, это и правда вы! — И добавила осторожно, как будто боясь, что ее разыгрывают: — В самом деле, мистер Линкольн?
— Мистер Линкольн, — успокоил ее отец, — друг миссис Кейсвел.
— Тети Нериссы? Да, я помню! Она говорила, что хорошо вас знает. Она ужасно милая, правда?
— Правда, — согласился я и сел.
Джонатан смотрел на меня бесстрастным взглядом.
— Я не смотрю фильмы подобного рода, — заявил он.
Я улыбнулся. Я привык к заявлениям подобного рода.
Я слышу их минимум раз в неделю. И знаю, что лучший ответ на них — молчание.
— А я наоборот! — воскликнула Салли. — Я видела почти все. Скажите, в «Шпионе, который прошел страну» вы сами ездили на лошади? Так писали в афишах.
Я утвердительно кивнул.
— Вы ездили без мундштука. Разве с мундштуком было бы не лучше?
Я невольно засмеялся.
— Нет, не лучше. По сценарию у лошади были мягкие губы, но у той, которую мне дали, они были очень твердые.
— Салли прекрасно ездит верхом, — заметила ее мать, — она получила первый приз на пасхальных скачках для юниоров.
— Кубок Резедовой Скалы, — уточнила Салли.
Это название ничего мне не говорило, но присутствующие явно рассчитывали на то, что это произведет на меня впечатление. Они выжидающе молчали, пока Джонатан не произнес:
— Так называется наш золотой рудник.
— Я понятия не имел, что у вас есть золотой рудник. — Я сказал это почти тем же тоном, каким отец, а потом сын заявили, что не смотрели ни одного моего фильма. Квентин ван Хурен въехал в это сразу.
— Понимаю, — сказал он, — не хотели бы посмотреть, как такой рудник выглядит?
По изумленным глазам остальных членов семьи я понял, что предложенное было таким же невероятным, как то, что я по собственной воле, без принуждения, согласился на пресс–конференцию.
— Я был бы очень рад, — сказал я, — действительно, рад.
— В понедельник утром я лечу в Уэлком, — сказал он. — Там он находится… Я пробуду в поселке неделю, а вы вернетесь вечером.
Я повторил, что с удовольствием съезжу.
После ужина наши отношения потеплели настолько, что супруги ван Хурены и Салли решили ехать в воскресенье в Гермистон, чтобы посмотреть на лошадей Нериссы. Джонатан сослался на неотложные дела.
— Интересно, какие? — ехидно спросила Салли.
Джонатан не ответил на этот вопрос.
Глава 7
Пятница была бедна на интересные политические события, и поэтому газеты уделили происшествию с Катей чрезвычайно много места. Редко случается, чтобы в таком спектакле участвовал журналист, так что приключения репортерши оказались на первых страницах.
Одна из газет даже высказала подозрение, что вся эта история была подстроена для рекламы, и только в последний момент что–то не получилось. Однако в этой же статье подозрение и опровергалось.
Читая ее, я подумал, сколько народу поверит этой версии. В конце концов, я и сам сомневался, особенно, когда вспоминал лукавую улыбку репортерши. У меня не было уверенности, что она сама не подстроила все это. При участии Родерика, разумеется.
Вряд ли она стала бы рисковать своей жизнью. Но она могла и не понимать, насколько это опасно.
Я взялся за «Рэнд Дейли Стар», чтобы узнать, как все это выглядит в изложении Ходжа. Оказалось, он написал целый очерк. Назывался он: «Наш корреспондент Родерик Ходж рассказывает». Если не считать довольно эмоционального начала, статья была довольно сдержанная, однако и Родерик, даже резче чем остальные, подчеркнул, что если бы в последний момент Катя не взяла микрофон, жертвой стал бы я.
Наверное, он подчеркнул это, чтобы материал казался сенсационнее, а, впрочем, кто знает?
Кисло улыбаясь, я дочитал статью до конца. Катя, как сообщал ее поклонник, провела ночь в больнице, но чувствовала себя нормально.
Я отложил газеты, принял душ и побрился. Пока я занимался всем этим, я пришел к двум выводам: во–первых, что я до сих пор ничего не знаю, во–вторых, что мне трудно что–либо сообщить Нериссе, потому что вместо фактов у меня одни домыслы.