Выбрать главу

Конюх, стоявший рядом со мной на продуваемых сквозняком ступеньках за весовой, с проклятиями ринулся ловить ее. Но лошадь, как обезумевшая, носилась по всему ипподрому, и конюху, тренеру и десяти добровольным помощникам понадобилось четверть часа, чтобы остановить ее. Я наблюдал, как они с встревоженными лицами вывели опозорившееся животное с круга и провели мимо меня в конюшню ипподрома. Несчастное создание побелело, покрылось потом и было явно не в себе: его ноздри и морда были в пене, тело дрожало, уши прижались к голове, и он, похоже, способен был лягнуть любого, кто подошел бы поближе.

Его имя, как я выяснил из программы скачек, было Супермен. Он не входил в число одиннадцати лошадей, которыми я занимался, но его разгоряченный вид и безумное поведение в сочетании с фактом, что неприятность произошла на аукционных скачках в Стаффорде, говорили о том, что это двенадцатый случай в серии. Но двенадцатый раз оказался неудачным. Беккет был прав – эффект этого допинга трудно было спутать с чем-либо другим. Я никогда раньше не видел лошадь в таком состоянии – описания «возбужденных победителей» в газетных вырезках были очевидным преуменьшением. По-видимому, Супермену либо дали слишком большую дозу, либо он чрезмерно отреагировал на обычную.

Ни Октобер, ни Беккет, ни Маклсфилд в Стаффорде не появились. Оставалось надеяться, что обещанные Октобером меры были приняты, несмотря на День подарков. Не мог же я, не выходя из роли, поинтересоваться, сделаны ли предварительные анализы на допинг, или потребовать, чтобы допросили жокея, проверили необычные ставки и исследовали шкуру лошади.

Супермен благополучно справился со всеми препятствиями, и этот факт склонял меня к мысли, что стимулянт применили, только когда он приближался к последнему барьеру, брал или только что взял его. Именно в этот момент он впал в бешенство и вместо того, чтобы ускориться, скинул жокея и убежал. Именно здесь к нему применили средство, которое должно было придать ему сил для рывка на последних четырехстах ярдах, длинной финишной прямой, дающей время и место для обгона лидеров.

Единственным человеком на ипподроме, с которым я мог без опаски поговорить, был конюх Супермена, но, судя по состоянию лошади, скоро он из конюшни не выйдет. Тем временем можно было предпринять кое-какие шаги к тому, чтобы получить работу у Хамбера.

Я явился на скачки с нечесаными волосами, в грязных ботинках, ворот кожаной куртки был поднят, руки в карманах, на лице подавленное выражение. Короче, мой вид говорил о последней ступени падения.

Надо сказать, я не испытал особого удовольствия, переодеваясь утром в одежду конюха. Свитера пахли лошадьми, узкие дешевые штаны казались грязными, белье было серым от плохой стирки, а джинсы забрызганы глиной и навозом. Я не отправил все это в стирку, поскольку боялся, что не смогу получить обратно в рождественский вечер, но теперь, несмотря на отвращение, ничуть об этом не жалел – такая одежда придавала мне вид вконец опустившегося человека.

Переодевшись и побрившись в туалете аэровокзала Вест Кенсингтон, я оставил лыжи и сумку с одеждой в камере хранения на вокзале Юстон, беспокойно проспал пару часов на жесткой скамейке, позавтракал бутербродами и кофе из автомата и сел на поезд, идущий в Стаффорд. Если так пойдет дальше, подумал я, у меня по всему Лондону будет распихана куча барахла, потому что ни на пути в Италию, ни на обратном пути я не стал заходить в лондонский дом Октобера, чтобы забрать оставленные там вещи. Мне не хотелось видеться с Октобером. Он нравился мне, и было бы неприятно снова столкнуться с его явной враждебностью.

Хамбер привез в Стаффорд только одну лошадь – задрипанного стипльчезера, который бежал в четвертом заезде. Я привалился к ограде и смотрел, как его старший конюх седлает лошадь, а сам Хамбер, опершись на свою узловатую палку, дает ему указания. Я хотел разглядеть его поближе, и то, что я увидел, с одной стороны, обнадеживало, поскольку говорило о его способности на всякую гадость, с другой стороны, отбивало всякую охоту с ним связываться, а в особенности – попадать к нему в подчинение.

Его крупное тело было облачено в прекрасно скроенное короткое пальто из верблюжьей шерсти, из-под которого виднелись темные брюки и превосходные туфли. На его голове был котелок, надетый очень прямо, на руках – чистые перчатки из светлой свиной кожи. Лицо у него было большое, но не пухлое, а жесткое. Неулыбающиеся складки от носа к подбородку придавали ему выражение холодного упрямства.

Он стоял совершенно спокойно, не делая лишних суетливых движений – полная противоположность Инскипу, который вечно ходил вокруг лошади, проверял ремни и пряжки, дергал и похлопывал седло, ощупывал ноги, снова и снова убеждаясь, что все в порядке.