— Коньяк «Наполеон»?
— Век никому не угадать… Корейскую водку.
— Разве это такая уж невидаль?
— Еще какая! Что, по — вашему, лежит в бутылке?
— Корень женьшень.
— Змея.
— Как змея?
— Натуральная змейка, которая в этой водке растворяется и придает ей особую ядовитую крепость. Ему моряк привез.
— Бананы моряк привез, водку… Друг, что ли?
— Не знаю, но связи там у Валерия есть.
— Вы упомянули про мольберт… А что на нем — начатая работа?
— Закрыт холстиной. Но после — то я узнала, когда увидела пурпур Ольхина…
— Ну, до этого мы еще дойдем. Вы сказали, что наведывались к Валерию не раз… Что — нибудь странное в квартире или в его домашнем поведении замечали?
— Нет.
— Не спешите, пожалуйста. Подумайте.
— Вопросики у вас… Никаких странностей. Если только вот кнопки…
— Какие кнопки?
— Канцелярские. Дважды я видела, как он собирал кнопки в передней. Сказал, что просыпал их целую коробку, а теперь месяц подбирает.
— Скажите, когда он их собирал: как только вы пришли, в середине вечера или перед уходом?
— Когда пришли. Господи, да разве это странности?
— Вас же удивило.
— Не удивило, а сейчас почему — то вспомнилось.
— Нина, у меня плохо складывается его образ… Что он любил, что читал, о чем мечтал…
— Детективы любил.
— Какие?
— Не поверите, но читал их на английском языке. Обложечки яркие, как после ремонта.
— И за что любил?
— За удачливых героев. Говорил, что не ребята, а супера.
— Супермены?
— Ну да.
— Это он про инспекторов полиции?
— Почему… Про всяких мафиози.
— Ах, вот как…
— Валерий мне эти детективы пересказывал, да я ни одного до конца не дослушала.
— Нина, а кем он хотел быть?
— Художником.
— Я имею в виду не специальность, а личность. Каким человеком?
— Планы у него наполеоновские. Хотел быть свободным телом и духом.
— От чего свободным?
— Говорил, от юдоли. Я плохо все это понимала. Про червяков рассказывал.
— Про каких червяков?
— Про лесных, которые за год на гектаре земли выбрасывают до тридцати тонн земли.
— Ну и что?
— Валерий говорил, что он не хочет копошиться в земле вместе с этими червяками.
— А каким же способом хочет он освободиться телом и духом?
— Само собой, стать великим художником.
— Ну да. Выходит, он стремится к славе?
— Нет. Валерий говорил, что, предложи ему выбор — славу: о нем будут писать, говорить, девушки будут узнавать на улице… Или предложи деньги. Он взял бы деньги.
— Практичный юноша.
— Мудрый. Слава — то пройдет, как электричка. А на деньги можно купить и свободу, и покой, и наслаждение…
— Это вы так думаете?
— Он. А теперь и я.
— Что еще можете сказать о нем как о человеке?
— Юморить Валерий любит.
— Пример можете привести?
— Весь день могу приводить… Как — то заметила у него на скуле синячок. Спрашиваю, откуда. От жизни, говорит. Я, конечно, не врубаюсь. Валерий растолковал: жизнь штука бумерангистая.
— Неплохо.
— Однажды встретили негра… Валерий, знаете, как его поприветствовал? «Каждому цветному — цветной телевизор».
— Еще лучше.
— А в музее встретилась нам дама вот с таким декольте. Валерий заглянул прямо за платье и сказал: «Ой, какая смешная попка».
— Совсем хорошо.
— Вы надсмехаетесь… А у него юморно выходило.
— Нина, по какому адресу он жил?
— Тополиный канал, дом восемь, квартира шесть.
— Извините, я позвоню… Алло! Леденцов? Боря, Тополиный канал, дом восемь, квартира шесть. Да, немедленно. Я буду попозже.
— А вы… кому звонили?
— В уголовный розыск.
— Зачем?
— Чтобы наведались в эту квартиру.
— Валерий же уехал…
— Я так и предполагал.
— Тогда зачем? И почему уголовный розыск?
— Так надо.
— Не хотите сказать?
— Почему же… Чтобы сделать обыск и следить за квартирой.
— Какой… Обыск?
— Обычный.
— Да какое вы имеете право?
— С санкции прокурора.
— Знаем мы вашу санкцию! Привыкли при культе людей хватать.
— Нина, при культе я был мальчишкой.
— Дура я деревянная, соловьем тут распеваю… Господи, чего только не наговорила… Думала, Валерий попал в какую — нибудь беду, так мои слова ему помогут. Больше ни слова!
— Валерий действительно попал в беду.
— В какую?
— Но давно, до встречи с вами.
— В какую, в какую?
— Скажу потом.
— Все, больше не куплюсь! Господи, в первый раз в прокуратуре, вот язык и распустила. Разрешите мне уйти!
— Уйти не разрешаю. Да вы успокойтесь…
— Как успокоиться, когда обманули!
— В чем?
— Сперва полагается сказать, зачем вызвали, а потом уж расспрашивать.
— Нет, так не полагается.
— Дайте мне уйти! Все равно я говорить больше не буду.
— А у меня всего один вопрос.
— А у меня ни одного ответа, дядя!
— Хамить — то к чему?
— Простите, я в цеху работаю.
— Тогда матюгайся, чего уж там, коли в цеху.
— По закону я имею право не отвечать на вопросы?
— Знаешь, кто меня об этом спрашивает? Преступники или люди с нечистой совестью.
— Представьте, я не преступница и совесть у меня чистая.
— Тогда в чем же дело? В том, что я не называю причину допроса? Нина, я же следователь, у меня есть следственная тайна. Но я обещал все выложить в конце разговора. Так в чем же дело, Нина?
— Какой у вас последний вопрос?
— Ты уже обещала об этом рассказать — о пурпуре Ольхина.
— Хорошо… Господи, половину дня сидим. Хотя бы отпустили кофейку выпить.
— А если чайку?
— Хоть чайку.
— Тогда мы попьем здесь. У меня литровый термос и бутерброды.
— Вон какой допрос… Как в гостях, с чаем.
6
— Тебе с лимоном?
— Спасибо, я лимон не употребляю.
— Почему?
— От него учащается дыхание.
— Ну и пусть себе учащается.
— Подумаете, что я вру…
— Нина, я столько лет работаю, что, пожалуй, разгляжу, врет человек от лимона или из — за выгоды.
— А почему вы пошли на такую работу?
— Ну, это еще из детства…
— С детства задумали стать следователем?
— Я вырос в провинциальном послевоенном городке. Кражи, пьянство, дебоши, спекуляция… На танцах в городском саду ежедневные драки с поножовщиной. Наш сосед отравился самогоном. Меня не раз била городская шпана. А годы шли голодные, жили без отца. Мы с матерью подняли большой кусок торфяников. Помню, топором рубили дерн. Посадили картошку. Окучивали, пололи, буквально лелеяли. Любовались, как цветет. Ждали урожая. А сами чего только не ели. Мороженую картошку весной, ходили по окопышам, крапиву, капустную хряпу, дуранду… Ждали, значит, урожая — на всю бы зиму хватило. Приходим в конце августа на поле… Боже, ни кустика. Приехали на трехтонке и все выкопали. Мама как стояла, так и упала на пустую ботву. Вот тогда, там же, на обкраденном поле, я поклялся всю жизнь бороться с преступностью и несправедливостью. Кончил школу, а потом заочно юридический факультет…
— Преступников ненавидите?
— Ненавижу.
— Но ведь у людей бывают ошибки.
— Преступление — это не ошибка, это преступление.
— А если он раскаялся?
— Кто раскаялся, тот уже не преступник.
— В газетах пишут, и по телевизору… Жалеть надо преступников, сочувствовать и помогать.
— О преступниках знаешь кого надо спрашивать? Потерпевших. Людей избитых, покалеченных, обворованных и погибших.
— Мне все преступники кажутся на одно лицо — подстрижены наголо и морды свирепые, с наколками да с фиксами.
— Почему же… Они разные, как и люди. Колбаску — то бери, от нее дыхание не учащается.
— Копченая. Цена такая, что дыхание участится сильнее, чем от лимона.