— Собралось шесть человек гостей да мы с Галей. Гости подходили неравномерно, опаздывали, шли прямо с работы, поэтому мы сперва пили чай. Когда все собрались, я достала из холодильника бутылку шампанского. Уже часов девять было. Только Миша — это мой брат — хотел ее открыть, как звонок в дверь. Знаете, в таких случаях всегда оживление: мол, кто — то подоспел вовремя. Хотя гостей больше не ждали. Я в это время резала пирог, пошла открывать Галя. Теперь — то, поздним умом, вспоминаю, что шла она неохотно. Я даже сказала, что к своим гостям не спешит. И теперь, опять — таки поздним умом, вижу, как она побледнела. Или уж кажется?
Унесенная памятью во вчерашний день, она так долго молчала, что я не вытерпел:
— Милица Петровна, что дальше?
— Пошла открывать, и нет ее. Нет и нет. Первым забеспокоился Миша, решил заглянуть в переднюю. По — моему, он вскрикнул. Гости вскочили и гурьбой побежали туда. Я тоже, с ножом в руке, которым резала пирог. Боже… Галя лежит без сознания на лестничной площадке. И никого нет.
Милица Петровна перевела дух, хотя говорила медленно и переводить дух ей, кажется, было не с чего. Она вновь замолчала. Теперь я не торопил, сам ошарашенный жуткой картиной, увиденной с ее слов. А может быть, я не торопил, потому что знал, кого увидела Галя?
— Дочь перенесли в комнату. Конечно, все подумали, что ее ударил какой — то хулиган. Ощупывали, осматривали, но крови не было. Вызвали неотложку. Врач определил глубокий обморок. Ну, гости разошлись, шампанское не пили. День рождения…
— Отчего же она упала в обморок? — спросил я с какой — то фальшивой интонацией.
— Алик пришел.
— Так — таки и пришел?
— Стоит на площадке, в костюме, но костюм какой — то белесый и висит складками, как саван.
— Что — нибудь говорил?
— Стоял молча, но взгляд, по словам Гали, такой, что ей стало плохо…
— Милица Петровна, — перебил я описание покойника на лестничной площадке, — как у Гали со здоровьем?
— Росла нормальным ребенком.
— Что она делает сейчас?
— Лежит и смотрит в одну точку.
Милица Петровна ждала моих новых вопросов. Да нет, она ждала уже не вопросов, а помощи — в ее взгляде забрезжила та вопрошающая надежда, которая пробовала оценить мою готовность к этой помощи. Но здесь нужен не следователь, а психиатр. Я подумал о психиатре, а Милица Петровна встрепенулась:
— Допустим, ей почудилось… А я, а гости?
— А что гости?
— Слышали звонок, Миша даже хотел сам открыть дверь.
— Милица Петровна, в жизни бывают невероятные совпадения.
— Здесь какое же совпадение?
— Например, мальчишка позвонил и убежал. Галя вышла, а ей почудилось.
— Помогите нам, — жалобно попросила Юревич, не поверив моему объяснению.
Мне хотелось сказать суровым голосом, что я занят, что надо обратиться к следователю из области, что все это глупости и мистика, что, в конце концов, почему они с дочкой ходят именно ко мне? Но забрезжившая в глазах Милицы Петровны надежда разгоралась. Она, черт возьми, думает, что мы ловим не только преступников, но и духов.
— Оставьте ваш домашний телефон, — обреченно попросил я.
Через час мой кабинет станет филиалом порноателье — начнутся очные ставки меж проститутками и Кокосовым, меж приличными женщинами и неприличными, меж зрителями порнофильмов и опять — таки Кокосовым.
Через час я не смогу отлучиться, чтобы выпить стакан чаю.
Считается, что следователь занят своим прямым делом: высматривает отпечатки, обыскивает, допрашивает, спешит на место происшествия… Но добрую половину своего рабочего времени я трачу совсем на другое; на то, что трудно поддается определению одним словом. На преодоление бюрократизма, бесхозяйственности и неумения людей работать. К примеру, полчаса названиваю в жилконтору, чтобы получить характеристику на жильца; или уже час звоню на предприятие разным официальным лицам, чтобы договориться о собрании коллектива и доложить о преступлении их товарища; или занимаюсь устройством в гостиницу свидетеля, вызванного из другого города; или ищу супругу арестованного, чтобы спросить по поручению мужа, будет она ждать его или нет…
А то вот ищу дух, вернее, зомби Алика, приходящего на день рождения.
Я достал справочник и позвонил в канцелярию областной прокуратуры. После моих уточняющих вопросов секретарь вспомнила летнее преступление на берегу Таволги и дала телефон следователя Корнева. Я тут же набрал номер, тем более что, по словам секретаря, Корнев был на месте.
Пути следователей частенько пересекаются. То на совещаниях, то на местах происшествия, то в следственных бригадах… И с Корневым нас судьба сталкивала: он вел следствие о взятках на товарной станции и выделил материал на лжесвидетелей, который попал ко мне. И еще мы где — то встречались. Помнил я Корнева: маленький, плотный, лобастый и энергичный, походивший на шар — бабу, которой бьют старые стены…
Мы поговорили, кое — что вспомнили и кое на что посетовали. Среди уголовных дел у следователя всегда есть одно, главное, которое тянет и заботит. Я коротко рассказал о порноателье, он коротко сообщил о глухом убийстве, опять — таки связанном все с той же товарной станцией: где — то за Уралом в пустом контейнере, ушедшем с этой злополучной станции, обнаружили труп.
— Случаем, не по «глухарю» звонишь? — с надеждой спросил Корнев.
— Может быть, но только не по контейнерному.
— А по какому?
— У тебя их больше нет?
— Одного хватит.
— А убийство на Таволге?
— Почему «убийство»?
— Там же человека ударили ножом в спину и сбросили в речку…
— Не ножом, а гаечным ключом; не в спину, а в висок; не бросили в речку, а он свалился в нее; не убийство, а причинение телесных повреждений.
— Что же дальше?
— С полкилометра протащило течением и выбросило.
— Ты хочешь сказать, что он жив?
— А как же? И мне давал показания, и в суде.
— Алик?
— Да, Альберт Осмоловский.
Тогда он не только жив, но и весьма энергичен: звонит по телефону и является на день рождения. Я не одобрял злых шуток Алика. Впрочем, месть за предательство и должна быть злой. Мистика рассеялась, как это всегда в конечном счете бывает с мистикой.
— Но, говорят, в воде долго искали труп?
— Не труп, а этот гаечный ключ.
— Тогда спасибо за информацию.
— Зачем она тебе?
— Да зашел тут разговор про случай на Таволге… Сказали, что Алик убит.
— Ха, убит. У меня, кстати, под рукой копия обвинительного… Запиши — ка его адрес.
Адрес мне был ни к чему. Но сработала следственная привычка записывать все, что диктуют. Тем более адреса. Я черкнул на календаре: Рыбацкая набережная, 10–43, Альберт Осмоловский. Моряк и должен жить на Рыбацкой набережной.
Потом в моем кабинете начался базар не хуже птичьего, который в уголовно — процессуальном кодексе именуется очными ставками. Шум кипел не только из — за предмета разговора, но и потому, что перед очами друг друга вставали почти одни женщины. Я соблюдал процедуру, задавал вопросы, усмирял и успокаивал, а в моем подсознании шла странная и независимая работа… Впрочем, не в подсознании. Что происходит в подсознании, мы не знаем — оттуда прорываются лишь сполохи интуиции. Думаю, что кроме сознания и подсознания у человека есть еще одно сознание, второе, что ли, и оно может работать одновременно с первым и главным. И пока мое первое сознание было занято проститутками, второе работало на иной волне — оно ставило себе вопросы и само же отвечало.
Откуда у Алика Галин телефон и адрес? Как потерпевший, он знакомился с материалами дела, и там были куцые ее показания, данные еще оперативнику в июне. Почему Алик не назвал Юревич как свидетельницу? Благородный человек, моряк, не захотел впутывать. Зачем звонит и пугает? Человек — то благородный, да ему обидно: заступился за девушку, а она предала откровенно и глупо. Почему не выскажет обиду прямо? С мистикой доходчивей. А что были на нем за белесые одежды?..
На этот вопрос мое второе сознание ответить не успело, ибо отключилось, потому что черногривая брюнетка вцепилась в волосы белогривой блондинки и, к моему ужасу, отделила половину ее головы, которая в конечном счете оказалась париком.