— Шеф, куда?
Я влез. Человек в машине оказался веселым разбитным парнишкой в очках.
— Мастер, жми вон за тем автобусом.
— Догнать, что ли?
— Догнать, но не перегнать.
— А как?
— Держаться сзади.
Парнишка усмехнулся, но машину повел ловко и скоро. Через одну — две минуты мы уже ехали впритык к автобусу. На остановках я таращил глаза и прижимал стекла очков к глазам, боясь упустить женщину. Уже стало сумеречно, а фонари еще не зажгли. Белая шапка могла стать не белой, поскольку в темноте, как известно, все кошки серы; наверное, и песцы.
— Шеф, автобус будет ходить кругами.
— Человек выйдет, — нехотя сказал я.
— Кого — то ловим?
И тогда я догадался использовать его зоркие глаза. Коли нанял.
— Мастер, смотри выходящую женщину в белой меховой шапке.
— Украла?
— Что украла?
— Шапку — то меховую.
— Ну да. Почему и гонюсь.
«Москвич» сразу заурчал, словно овчарка, и пошел напористее; мне даже казалось, что он пригибается по — человечески. Мы уже неслись вровень с автобусом. Парнишка бросал взгляды на его стекла, высматривая белую шапку.
— Детективы люблю, — плотоядно поделился он.
Автомобиль вздрогнул, упершись в асфальт заклиненными колесами. Парень жал на тормоза, видимо, изо всех сил — иначе бы мы клюнули автобус. Но я уже ни на что не обращал внимания, потому что из передней двери вышла женщина в песцовой шапке. Сунув водителю пятерку, отложенную на книги, я покинул машину и осторожно пошел за ней.
Но тут произошло непредвиденное…
Сперва за моей спиной агрессивно хлопнула дверь. Потом мимо прогарцевал водитель, оказавшийся длинноногим и скорым. Он настиг женщину в считанные мгновения и заступил ей дорогу. Позабыв про портфель и солидные очки, я тоже припустил. На мой бег ушло больше мгновений, поэтому начала разговора я не услышал.
— Снимай шапку! — радостно требовал водитель.
— Ты пьяный или на учете? — возмущалась женщина.
— Сейчас органы подойдут, — пообещал парень.
— Пропусти! — взвизгнула женщина.
Органы, то есть я, уже подошли, вернее, подбежали.
— Заметает следы, — сказал мне водитель.
— Помогите избавиться от хулигана, — сказала тоже мне женщина.
— Молодой человек, отстаньте от гражданки! — сурово прикрикнул я, опасаясь, что шапку он сдернет с ее головы.
Очки водителя изумленно нависли над моими очками. Его глаза, плохо различаемые в сумерках, диковато чернели под стеклами. И тогда я подмигнул ему. Парень ответил смекалистым кивком.
— Дожили, что психи по улицам шляются, — бросила женщина мне как спасителю и пошла плывущей походкой; по крайней мере, ее белая шапка льдиной плыла в темном людском потоке.
— Расходимся по одному, — гнусаво шепнул я и поспешил за женщиной.
Она свернула в переулок. И тут же пропала. Ей было некуда деться, кроме как исчезнуть в обнаруженной мною проходной какого — то предприятия. Я заглянул: окошко бюро пропусков, турникет, охранница… Следовало выяснить название предприятия, дабы знать, где работает песцовая шапка.
— Как вы называетесь? — спросил я охранницу.
— А зачем вам? — хмуро насторожилась она.
Ни за что не скажет. В целях сохранения тайны. Я сообразил выйти из проходной и глянуть на фасад. Стеклянная доска мне сообщила, что это объединение «Прибор».
То есть как «Прибор»? На «Приборе» десять лет назад работал Анищин.
6
Думаю, что лица всех стариков одинаковы, на манер модных шапочек или сапожек. Потому что все наши лица выражают одно стариковское недоумение — куда она ушла, жизнь — то?
В молодости, лет в тридцать — сорок, я свое здоровье соблюдал строже. И не курил, и не переедал, и водицей холодной обливался. А теперь, когда, казалось бы, надо тем более следить за ним, я к здоровью равнодушен. А почему? Потому что мысли растопили мои убеждения молодости. Какая важность, сколько я проживу. Не сколько, а как?
Старики, между прочим, разные бывают. В том числе и старушки. Знавал я одну, семидесятилетнюю. С двумя внуками запросто сидела. На лыжах бегала километры. Раз в неделю уходила на ночь играть в покер. Шляпки носила моднейшие, отчего все оглядывались, поскольку ей по возрастному рангу положено было носить не шляпку, а платок оренбургский. А когда она вышла в юбочке по колено, то старухи наши плевали ей вслед, как ведьме.
Господи, давно ли я оттуда, из природы взялся? А уже пора туда, в природу, возвращаться.
Шел я из булочной с одним старичком моих лет. Разговорились. Он меня спрашивает: «Слыхал новость?» — «Какую?» — «Последнюю». — «Так теперь этих новостей больше, чем баранок в магазине». — «Родился пятимиллиардный человек!» — «Ну так поприветствуем его». — «Поприветствуем? Да теперь нам с тобой помирать надо». — «Почему же?» — «Освобождать место для шестого миллиарда…»
Чем больше живу, тем больше удивляюсь однообразию человеческой жизни. Люди делают одно и то же и решают одни и те же проблемы. И так поколение за поколением, человек за человеком.
Вот какое дело… Жил я себе, жил, и ниоткуда меня не исключали и не выгоняли. Не выгоняли ни с каких работ, ни из квартиры, даже из гостей никогда не выгоняли; не исключали ни из профсоюза, ни из школы, ни из техникума… И вдруг исключили из жизни: сразу, насовсем и ни за что… Хотя есть за что — за старость.
Пошел сегодня в магазин. Сметанки взять. То ли руки тряслись, то ли банка скользкая, но она, уже со сметаной, как щука, из рук вильнула и на пол. Вроде взрыва бомбы, стекла и сметана в разные стороны. Продавщица мне выдала: «Дед, дрыхнешь, что ли, на ходу?» Женщина, на которую попали сметанные брызги: «Если руки не держат, надо сидеть дома». Уборщица, пришедшая с ведром и тряпкой: «Гони, старый, рубль за уборку». Потом каждая еще добавила и повторила. Когда уходил, уборщица напомнила: «Тебе еще и от твоей бабки попадет».
А молодой бы кокнул банку? Посмеялись бы, и только.
Молодость ищет сложности, а старость — простоты.
Есть в исполкоме такая комиссия — по делам несовершеннолетних. А нужна и другая комиссия — комиссия по делам престарелых.
Вопрос самому себе: чего можно в моем возрасте ждать? А ведь поджидаю. Конечно, телефонного звоночка, внезапного письмеца или заблудшего гостя. Но ведь жду иного, серьезного и весьма переменчивого для моей судьбы. Ходил — ходил по комнате да и сообразил, чего я, старый мякиш, ожидаю…
Позвонят, я открою дверь, и войдет ко мне комиссия государственная, в очках и с портфелями. «Вы Иван Никандрович Анищин?» — «Я как таковой». — «Это вы прожили семьдесят лет на нашей земле?» — «Я, а то кто же». — «Это вы жили и при культе, и при волюнтаризме, и при застое?» — «Так точно, все пережил». — «Это вы накопили столь ценный житейский опыт?» — «Накопил полные закрома». — «Посему, Иван Никандрович, мы будем вас записывать три месяца и три дня…»
Слышу частенько, что старики охотно работают и надо их к труду привлекать. Да не работать они должны и не молодым помогать, а учить жизни и делиться опытом. Ибо каждый старик есть кладезь. Только умейте черпать.
Пусть все берет, но только не книги.
7
В плане — расследование даже маленьких дел я планировал — была строчка: «Позвонить на «Прибор»». Но коли я тут…
Охранница так кондово облапила мое удостоверение, что я затревожился: вернет ли? Сжимая его одной рукой, второй она сняла трубку и громко кого — то спросила:
— Тут следователь пришел. Пускать? Я вобрал голову в плечи и попробовал стать незаметным и тонким, как столбик турникета. Но все, кто здесь был, — группка парней, две девушки, женщина у окошка пропусков — уже повернули голову и уставились на меня. Еще бы — следователь. Почему я сжался?
Люди, насмотревшись телефильмов, ожидали увидеть энергичного, поджарого и обаятельного молодого человека. У турникета же стояло нечто противоположное: невысокое, пожилое, очкастое и слегка грязное; да еще в шапке с козырьком — почему — то этот козырек меня угнетал неуместностью на зимней шапке, хотя Лида утверждала, что так модно и мех тюлений. Я сжался, потому что охранница, в сущности, меня унижала. Что это за следователь, которого можно не пустить? А если бы я гнался за преступником?