Мы с Леденцовым переглянулись — уже который раз. Капитан помял шляпу и повернулся к двери. Мне захотелось порвать протокол допроса и пустить клочки по ветру глупости. Кожеваткина достала из буфета графинчик и поставила рядом с тарелкой.
— Матвей любит наливочку.
— Сегодня придет? — усмехнулся Леденцов.
— Может, и не сегодня, но ждать надо каждодневно.
— Клавдия Ивановна, — сказал я серьезно, не считая возможным смеяться над больным человеком, — вы же знаете, что муж умер и похоронен.
— Умер его организм. А дух над планетой.
— Как это — над планетой? — тихо спросил я.
— В соитии со всеми умершими.
Мои ноги подкашивались медленно. Я опустился на диван. Сладкая догадка, подкосившая ноги, ударила в виски пьяной силой. Леденцов смотрел на меня, ничего не понимая. Я набрал воздуху и смело выдохнул:
— Планетарный дух?…
— А как же, — подтвердила она.
— Смиритский, — выдохнул я еще раз уже для Леденцова.
Капитан запустил руку в свою сумку и, пока моя заторможенная открытием голова соображала, достал фотографию Смиритского. Я хотел было шарахнуть его портфелем по руке, но не успел — фотография уже была перед глазами Кожеваткиной, единственная, без фотографий двух других лиц и без понятых. Он сорвал мне процессуальное опознание. Но в следующую секунду я уже забыл про все опознания, впившись взглядом в светлые глаза женщины.
— Он, ворон, — радостно подтвердила Кожеваткина.
— Муж придет зачем? — спросил Леденцов.
— Как зачем? Повидаться.
— И вы верите? — укорил я.
— Что, Кожеваткина умом помешалась? — взорвалась она. — Придет Матвей, придет! Ворон-то посолиднее вас будет, вместе взятых.
26
Может быть, права Кожеваткина: плох тот следователь, который не уповает на бога? Да разве я против него? Допустим, и бог есть, и рай, и ад… Но кто же в раю? Нет на земле безгрешных и достойных. Поэтому рай пустует — нет там никого. А кто в аду? Нет на земле людей, столько нагрешивших, чтобы вечно кипеть в геенне огненной, да и грехов, думаю, таких не существует. Поэтому пустота. Допустим, грешников на земле больше, чем святых. Но было бы крайне неприлично иметь набитый ад и пустующий рай. Короче, в загробном мире хоть шаром покати.
Зазвонил телефон. Я схватил трубку, будто она могла убежать:
— Да.
— Сергей Георгиевич, Смиритского на работе нет. Убыл в командировку по городу.
— Боря, ищи. Я жду.
Смиритский вот тоже не верил во всемогущество бога — верил в планетарный дух. Да и какой бог сумел бы нас с ним примирить: Смиритский хочет жить за счет людей, я же хотел жить с людьми.
Открытие, сделанное у Кожеваткиной, вызвало во мне растерянность. Что делать? Разумеется, использовать фактор внезапности: произвести у Смиритского обыск и задержать его. Подозревался в немалом, в убийстве. Но какие у меня доказательства? Показания полусумасшедшей старухи? Узнала по фотографии, но официального опознания не было, и теперь оно бессмысленно. Прокурор санкцию не даст. Смиритский даже не допрошен.
У Кожеваткиной мы выяснили, что Мирон Яковлевич познакомился с ней на кладбище и предложил свои адские услуги — вызвать дух супруга на свидание. Шестьдесят тысяч стоили того, чтобы потревожить тень погибшего.
Я прошелся по кабинетику семенящим кривым шагом…
Черт возьми! А ведь Смиритский к убийству мог быть и непричастным — он всего лишь крупный мошенник. Узнав про оставшиеся у старухи большие деньги, Мирон Яковлевич решил употребить свои биопольные способности. Тогда понятно, зачем подослал «чайную розу» — дело по убийству я ведь расследую; тогда понятно, почему навязывал свои дьявольские услуги — чтобы получать от меня информацию. Я вздохнул с некоторым разочарованием, потому что мне нужен был убийца, а не охотник за тысячами.
Деньги, деньги… Для меня в них скрыта большая и парадоксальная тайна. Ни на что человек не тратит столько сил, как на добычу денег; ничто так мало не стоит, как добытые деньги. На них не достать здоровья, времени, счастья, чистого воздуха, любви; даже хорошую вещь нынче не достать. И лишь деньги легко достать — пойти и заработать.
Дверь открылась. Сперва мелькнул Леденцов, потом вошел Смиритский, за которым опять мелькнул Леденцов, там в коридоре и оставшись.
— Почему такая спешка? — спросил Смиритский, не поздоровавшись.
— Садитесь, — бросил я.
В третий раз заполнялась мною анкетная сторона протокола, по третьему уголовному делу. И пронеслась скорая и какая-то озорная мысль: неужели и теперь ускользнет? С шестьюдесятью тысячами?
— Мирон Яковлевич, вы знакомы с Клавдией Ивановной Кожеваткиной?
— Да.
— Где познакомились.
— На кладбище, она хоронила супруга.
— А с ним были знакомы?
— Нет.
Своими ответами Смиритский меня обескуражил. Я полагал, что Кожеваткину он не вспомнит, и приготовился к долгой словесной борьбе.
— Мирон Яковлевич, вы знали, что у Кожеваткиных был садовый участок?
— Да, она как-то обмолвилась.
— Знали, что выращивал ее муж?
— Нет. А что он выращивал? Опийный мак?
— Вы лечите больных настойкой женьшеня?
— Да, пользовал человек двух-трех.
— Где берете женьшень?
— Однажды купил корень с рук у магазина «Дары природы».
Отвечал Смиритский ровно, но глаза были полувыкачены и поджигали меня осторожным черным огнем. На прежних допросах глаза его оставались спокойными щелочками. Пожалуй, он не боялся, а злился. И чего бояться? Чем я возьму его: очной ставкой с дурной старухой?
— Теперь, Мирон Яковлевич, расскажите про задуманное мошенничество.
— Что вы имеете в виду?
— Дух погибшего Кожеваткина, который вы обещали вызвать.
— При чем тут мошенничество?
— Неужели бы вызвали?
Смиритский сел поудобнее, из чего следовало, что он начнет меня просвещать. Я лишь изумлялся, хотя на моей работе изумлять человеческая природа уже вроде бы не должна.
Но передо мною сидел человек, которого дважды подозревали в мошенничестве, дважды возбуждали уголовные дела, теперь подозревают в третий раз, допрашивают по этому поводу — и ничего, он не только не умирает, но и жрет меня своим нагло-орбитальным взглядом.
— Сергей Георгиевич, я вам объяснял про планетарный дух. Вы знаете, что я работаю на стыке духа и материи…
— То есть?
— Смерть — это и есть стык духа и материи. Я присутствовал более чем при пятидесяти смертях, о чем есть подробные записи. Я изучил, как дух покидает материю. Теперь хочу изучить обратный процесс: возвращение духа к материи.
— Хотите оживлять покойников?
— Хочу, чтобы дух конкретного человека отслаивался от планетарного вместилища и соприкасался с живыми.
— Короче, хотите, чтобы дух Кожеваткина посетил свою жену?
— Почему бы нет?
— А зачем?
— Что зачем? — взял он себе несколько секунд на обдумывание.
— Встречаться духу с женой?
— В научных целях.
— Спириты это делали проще.
— Сергей Георгиевич, на Западе существуют специальные фирмы, которые через умирающего передают мысли живого человека к давно умершему.
— Что же дух Кожеваткина должен сообщить жене?
— Мне это неведомо.
— Не хочет ли он дать указания насчет шестидесяти тысяч?
В лице Смиритского я ждал какого-то всплеска, но туда даже тень не легла. Тень задевала меня — от его взгляда. Казалось бы, откуда этому сильному взгляду взяться на мясистом лице с обвисшими щеками? Я не мигал, выдерживая его и боясь, что мои глаза заслезятся.
— Сергей Георгиевич, вы знаете круг моих интересов и работу в области планетарного духа. Прошу вас, не мешайте мне.
Господи, как же я не догадался… Да ведь он это преступление готовит давно; еще с тех пор, как я разбирал жалобы всяких Мишаниных и Лалаян; впрочем, наверняка и раньше. Вот зачем он ходил ко мне и объяснял про планетарный дух — это была всего лишь дымовая завеса для моих близоруких очков. Поди разберись, чем занят человек: наукой или деньги выуживает? Смиритский готовил меня загодя, как подопытную крысу. Но тогда…