Я подошел к окну, за которым темнота пришла уже не из туч, а от вечера. Черт возьми, ведь было уже так: мошенника, меня отстранили от следствия, за окном осень… Да и чего в мире не было? А сколько раз время задевало меня мистической повторяемостью?
Я опять начал ходить по комнате, размышляя об убийстве Кожеваткина. Ничто не мешало — ни люди, ни заботы. Оказывается, мешало: музыка, которая задыхалась где-то в бумагах моего стола. Особенно молила скрипка…
А ведь так просто сделать жизнь спокойной… Оборвать струны всем скрипкам и разогнать все оркестры, пожечь все книги и запретить писать стихи, отправить режиссеров вместе с артистами на фермы, философов поставить к станкам… И жить спокойно: производить и потреблять, потреблять и производить.
Я стал посреди комнаты растерянно… Что? Миг повторился. Это бывало, миги моей жизни повторялись часто. Но я хотел поймать его, чтобы вместе с ним вернуться по реке времени назад. Тоже было темно, играла шепотливая музыка, я ходил по комнате, думал про убийство Кожеваткина… Какая там река времени, когда все это было недавней ночью. И я тогда придумал фантастический способ сокрытия трупа…
Боже, повторный миг жизни вернулся, чтобы я наконец-то поймал его. Где же телефон? Там, где он стоял последние двадцать лет…
— Леденцов?
— Сергей Георгиевич, роковое совпадение: я тянул руку, чтобы позвонить вам.
— Ага, — отмахнулся я, занятый своим открытием. — Боря, у тебя есть время поразмышлять вместе со мной?
— Одному размышлять некогда, а с вами попробую.
— Зачем ковер полит кровью животного?
— Чтобы убедить нас, что убили в квартире.
— А зачем в этом убеждать?
— Мало ли зачем… Скрыть истинное место, например. Сергей Георгиевич, об этом уже говорено-переговорено.
— Боря, обрати внимание на нашу логику… Мы все сводим к месту убийства. А если это отбросить, тем более что тут логическая цепь обрывается?
— Что отбросить?
— Мысль о цели привнесенной крови. Допустить, что преступник скорее хотел убедить нас в другом.
— В чем?
— Что Кожеваткин убит.
— А разве без свиной крови не ясно, что он убит?
— Э-э, как сказать…
— При таком-то черепном проломе?
— Боря, зайдем с другой стороны. Трупы прячут, чтобы скрыть следы убийства. Какой знаешь самый надежный способ сокрытия трупа?
— Растворить без остатка в кислоте.
— Да, трупа нет, но его будут искать. А как сделать, чтобы не искали?
— Не убивать, — пошутил капитан.
— Правильно, Боря.
— Но ведь Кожеваткин мертв!
— В этом и хотел тебя убедить человек, принесший свиной крови.
— Ни хрена не понимаю… Мы же его похоронили!
— Да, похоронили, но Кожеваткин не убит.
— Кого же похоронили?
— Не знаю.
— Слишком закручено.
Леденцов замолк. Видимо, насупился. Слишком долго я мучил его своими логическими построениями.
— Боря, есть и еще один подход… Кожеваткину кем считаешь?
— Тетей из сундука.
— Да, склероз, истерия, комплексы… Но интеллект не нарушен.
— Ну и что?
— А ведь она ждет Кожеваткина.
— Она может с таким же успехом ждать и архангела Михаила, и японского императора.
— Боря, а не было ли в городе пропажи трупа?
Леденцов молчал-молчал, а потом мне показалось, что он выронил телефонную трубку. Или сам упал. Но капитан всего лишь чихнул в мембрану. Кашлянув для завершения, он вдруг вспомнил:
— Сергей Георгиевич, чего я хотел звонить… Кожеваткина сняла деньги с книжки.
— Сколько?
— Все шестьдесят тысяч.
— А мне-то что? — вспомнил я свое положение.
— Уплывут денежки.
— Я теперь всего лишь гражданин.
Нам вдруг стало не о чем говорить. И чем дольше длилось молчание, тем хуже становилось мне — какая-то почти физическая сила оплела мою грудь слабой болью.
— Выезжаю.
30
Кожеваткина отперла дверь и уставилась на нас светлым, ничего не выражающим взглядом. Однако се вопрос был осмысленным:
— Зачем пришли?
— Здравствуйте, — ответил я.
— Может, впустите? — поинтересовался Лсдснцрв.
Не знаю, как он это делает — плечом оттирает? — но в квартире мы оказались почти сами собой. Следовало глянуть, нет ли там кого?
— Клавдия Ивановна, обычно человека вызывают повесткой. Мы же в порядке любезности приходим к вам сами.
Ее широкое обескровленное лицо, прозрачные глаза и всклокоченные седые волосы даже на близком расстоянии сливались для меня в белесый бесконтурный слепок. И дело тут не в зрении и даже не в полумраке — так воспринимался ее образ. Когда смотришь подводные съемки, то иногда видишь в голубоватой мгле белое и непонятное существо, которое живет себе и копошится…
— Чего надо? — спросила Кожеваткина именно меня.
— Клавдия Ивановна, говорят, вы деньги сняли?
— А и нет. Кто даст сразу такую суммищу…
— Значит, заказали?
— На завтрашний день.
— Для чего вам эти деньги?
— Отдать.
— Черному ворону?
— Матвею.
— Зачем ему деньги?
— Эва! — удивилась она. — Деньги-то его, трудом заработанные.
— Он же умер.
— От обиды большой, поскольку его деньги определила я на свою книжку. Деньги верну, он и явится в этот мир на постоянное место жительства.
— Понятно, Клавдия Ивановна. А когда муж придет за деньгами?
— Сегодня за полночь.
— Так ведь денег у вас нет.
— Растолкую ему. Он и завтра явится.
Мы выкатились из квартиры, обогащенные информацией. По крайней мере теперь я знал расклад Смиритского. Одна версия была для меня — насчет планетарного духа: вторая, попроще, для жены — смерть от обиды и воскрешение, если обида будет заглажена. Эта информация настолько взбодрила, что мы решили к полуночи сесть в засаду. Ну, засада не засада, а покараулить. Откровенно говоря, я не представлял, как Смиритский сделает все технически. Привозит старика и увозит? Да существует старик-то? Мысль, что он жив, есть всего лишь моя крайне зыбкая версия. Но эта версия неожиданно и ко времени подтвердилась…
Я позвонил Лиде и предупредил, что задержусь. Потом поехал с Леденцовым в райотдел, где и болтался в уголовном розыске. Имея дело только с капитаном, я не представлял всей оперативной работы, проводимой по убийству Кожеваткина. Вкалывала целая бригада. И здесь, что-то часов в десять вечера, молодой оперативник принес из ГАИ полуфантастическую весть: на окружной дороге, летом, самосвалом был насмерть сбит пожилой мужчина, труп которого таинственно пропал из морга. Мы с Леденцовым только переглянулись: он уважительно, я самодовольно. Впрочем, зря я раздуваюсь. Убежден, что все разгадки мира под силу каждому человеку. Истинно сказал наш отечественный математик Магницкий: «Умствуй, и придет!»
В двадцать три ноль-ноль мы вкрадчиво шагнули в парадную, поднялись на лестничную площадку меж первым и вторым этажами, расстелили газетки и сели на подоконник широкого старинного окна. Позиция отменная: от дверей Кожеваткиной нас не видно, мы же могли туда глянуть, буквально привстав с подоконника. Поскольку дверь в парадном была на пружине и открывалась шумно, а сверху Смиритский появиться не мог, то мы имели возможность перебрасываться словами.
— Сергей Георгиевич, труп-то выкрасть не так просто…
— На своей машине? Там что: военизированная охрана?
Редкие жильцы, идущие домой, особого внимания на нас не обращали. Сидят на газетках двое мужчин и вроде бы мирно беседуют. Или кого-то ждут. Один в годах, в очках и в модной шляпе, похожей на пирогу с каюткой; второй моложе, рыжевато-белобрыс, тоже в шляпе, походившей на уменьшенное ухо слона. Странное я испытывал чувство… Не следственное это дело — сидеть в засадах. И непривычно без портфеля, без бумаг и вроде бы без цели. Точнее, без процессуальной цели, ибо гражданская цель была — сохранить деньги Кожеваткиной.
— С хищением трупов я дел не имел, — вздохнул Леденцов.
— Мне приходилось…
С половины двенадцатого мы замолчали, прислушиваясь к шагам, звукам и шорохам. Их было немного, потому что старые стены хорошо держали тайны квартир. Я подумал, что свет тут неплохой и можно было бы прихватить журнальчик. Уж термос хорошего чаю никак бы не помешал. Откуда? Я не взял, чтобы не тревожить Лиду, а Леденцов холостяк.