— Стулом, топориком, чугунной латкой, трехлитровой банкой с компотом…
— Эти предметы оставили бы следы поменьше.
— Сергей Георгиевич, у меня был случай, когда изверги защемили голову жертвы дверью…
— Боря, и залитый кровью ковер меня настораживает.
— Чем?
— Сам не пойму.
— Сергей Георгиевич, а что ваша интуиция? — капитан легонько улыбнулся, отчего усики как-то расползлись и тоже легонько поредели.
— Я про интуицию говорю. Как раз она и настораживает.
— Толк?
— Боря, интуиция — это витамины мышления, без которых не проживешь.
— Сергей Георгиевич, но одними витаминами тоже не проживешь.
18
Следствие и розыск уперлись в тупик. И пришло самое противное состояние, когда надо что-то делать, а не знаешь, что. Я бегал от бумаг к сейфу, от телефона к пишущей машинке…
Мне показалось — нет уж, почудилось, — что в кабинет залетел черный цвет. Без формы и образа, одноцветная чернота вроде мини-сполоха. Так уже бывало. Причем в цвете. И красное мельтешило, и белое, и голубое… Сперва я даже очки снимал от недоумения. Не мерещится ли от двадцатилетней психованной работы? Да нет. Когда крутишься по кабинету — от бумаг к сейфу, от телефона к пишущей машинке, — то ни на что другое внимания не обращаешь. Например, на частенько приоткрываемую дверь. Но боковое зрение что-то схватывает и запоминает. Главным образом цвет одежды. Этот цвет остается в глазах — как бы полыхнуло.
Минут через пять дверь открылась уже нормально, черный цвет переместился в кабинет. Теперь он имел не только форму человека, но и фамилию.
— Здравствуйте, Сергей Георгиевич, — сказал Смиритский.
— Здравствуйте. Чем обязан? — спросил я без радушия.
Смиритский был мне неприятен. Этого чувства прибыло после совещания, когда прокурор города, приводя примеры плохой работы следователей, спросил у аудитории примерно следующее: можем ли мы справиться с преступностью, если не в силах найти виновника кражи шеститысячного бриллианта? Слава богу, не назвал мою фамилию.
— Визит вежливости, Сергей Георгиевич.
— Все лечите? — вежливо спросил я.
— Люди жаждут.
— И не жалуются?
— На что, Сергей Георгиевич? Врачи причиняют вред, а я не навредил ни одному человеку. Я делаю добро. Если вы имеете в виду, что у меня нет диплома, то для того, чтобы делать добро, диплом не нужен.
Не дождавшись моего приглашения, он сел. Черная кожаная куртка и серая рубашка с глухим воротом. Скромно, но слишком темно.
— Ну а как биомагнетизм и эти… фототени?
— Можете не верить, но вот я проявляю пленку… Если человек плохой и скоро умрет, то пленка темнеет, будто засвечена. Хочу я этого или нет.
— Вам бы в уголовный розыск.
— Иронизируете, а ко мне на той неделе приезжали за опытом экстрасенсы из разных городов, тринадцать человек.
— Именно тринадцать?
— Вы угадали, был и четырнадцатый. Главный врач одной больницы. Он решил меня разоблачить. Что-то в вашем духе: про материализм, про отсутствие диплома… Я проучил его.
— Напустили судороги или отожгли биополем кончик уха?
— Хуже. Я сказал ему: «Вы подорвете свое здоровье». Экстрасенсы слушают. А я мысль развил: «Нельзя при жене иметь двух любовниц». Главврач побледнел и спрашивает: «Каких любовниц?» Пришлось сказать: «Одна в вашей больнице, вторая в пригороде». Он моментально улетучился.
Смиритский глянул горделиво. А я поймал себя на том, что не прерываю разговора, не тороплюсь и не выпроваживаю нежданного гостя; более того, тайно желаю его продолжения до бесконечности, ну хотя бы до конца рабочего дня. Неужели так устал, что не хочу работать?
— Мирон Яковлевич, как поживает планетарный дух?
— Сергей Георгиевич, вы знаете, за что сожгли Джордано Филиппо Бруно из города Нолы?
— За истину.
— Нет, за унижение человеческого духа. Отцы церкви в центре мироздания ставили человека, вернее, его дух. Бога. А Джордано Бруно заявил, что миров много и наша Земля одна из них. Значит, не единственный дух правит всем.
— Не хотите ли и вы меня сжечь высоковольтным биополем за неприятие вашего планетарного духа?
— Время вас возьмет, Сергей Георгиевич.
— Да, мы не умираем — это время берет нас в свои загадочные пучины. Вернее, подбирает на своем пути.
— Подбирает лишь материальную оболочку, тело. Над духом время не властно.
— Ошибаетесь, Мирон Яковлевич. Наоборот, над телом время, в сущности, не властно. Оно разлагается и переходит в другую форму материи. Травы, землю, вещества… А человеческая личность, единственная и неповторимая, умирает навсегда.