— А кто же?
— Мальчишка бросился снежком. Ослепла на нервной почве. И ни один врач не вылечил, а вылечил Мирон Яковлевич.
— Вес ясно, — буркнул я.
Мне захотелось спросить се: если одних лечит, то других пусть калечит? Если рассосал желвак, то пусть обирает старуху? Но я спросил другое, догадавшись:
— Там, в коридоре, еще?…
— И не одна.
Кивком головы я показал конусовидной на дверь и вышел вместе с ней. В передней сидело восемь женщин, нервно подавшихся ко мне.
— Все по поводу Смиритского?
— Да! — отрепетированно вскрикнули они.
— Исцеленные?
— Да!
— Попрошу ваши соображения изложить письменно и прислать на мое имя.
Я пошел к прокурору, подальше от этих нервных женщин.
Возможно, Смиритский их вылечил. Верующие и страждущие легко поддаются внушению. Я вспомнил историю, когда больные с высоким давлением были приглашены к модному целителю-экстрасенсу. У половины этих больных давление стало нормальным только от одного приглашения. Возможно, Смиритский исцелял. Но почему все эти травники, экстрасенсы и разные, как их зовут, нетрадиционные врачеватели источают душок наживы и мошенничества? Сколько подобных историй в моей памяти… Когда-нибудь я напишу о травнице Кузьминичне, темной старухе, врачующей в избе под городом; когда-нибудь я напишу о ней же, об Ариадне Кузьминичне, кандидате химических наук, живущей в моднейшей квартире высотного дома…
Я вошел в кабинет прокурора. Сперва меня удивило то обстоятельство, что он не вышел из-за стола и не пожал мне руку. Надо полагать, обиделся после нашего последнего разговора о равенстве. Затем удивил его отсутствующий вид, будто зашел в кабинет посторонний да и сел в прокурорское кресло. Будь у меня с ним иные отношения, я спросил бы, например, о его самочувствии и делах…
— Юрий Александрович, хочу задержать Смиритского и сделать у него обыск.
— Какой Смиритский…
Прокопов поднял на меня круглые глаза, но взгляда я не увидел — он, по-моему, скользнул мимо правого уха и ушел в потолок.
— Сергей Георгиевич, вас вызывает прокурор города.
— Когда?
— Сейчас, немедленно.
Я хотел попросить машину, но какая-то щепетильность удержала: черт с ним, доеду на троллейбусе.
28
Кабинет прокурора города удивлял своими большими и ненужными размерами; мне всегда казалось, что комната, где сидит человек, должна быть заполнена его телом, духом и мыслями. На это же помещение не хватит никакого тела и никаких мыслей. Впрочем, сказывалась моя привычка к махонькому кабинетику.
Я начал пересекать зал по ковровой дорожке спокойно, потому что у прокурора города могло быть с десяток поводов встретиться со мной: узнать детали какого-нибудь преступления из первых рук, поручить особо важное расследование, расспросить о старом деле, взять объяснение по поводу жалобы, послать в ответственную командировку… В конце концов, разве не может прокурор города пригласить районного следователя, проработавшего двадцать лет, и спросить, как он поживает и как его здоровье?
— Садитесь, — предложил прокурор голосом, не обещавшим вопроса о моем здоровье.
Перед серьезным разговором делается пауза, в которую я огляделся и увидел еще двух человек, скромно сидевших сбоку от стола. Первый, начальник следственного управления, был тут естествен. Меня удивил второй, Юрий Александрович Прокопов, и скорее всего не фактом присутствия, а скоростью передвижения. Как ему удалось меня опередить? Ну да, на машине. Почему же не прихватил?
— Сергей Георгиевич, — начал прокурор города каким-то бумажным голосом, — на вас поступила жалоба.
— Возможно, — согласился я, потому что привык к ним, как, например, к ложным показаниям.
— Гражданин Смиритский пришел в городскую прокуратуру с повинной, заявив, что он дал вам взятку.
Видимо, я улыбнулся, потому что всего ожидал от Мирона Яковлевича, но только не глупости. Обвинить следователя во взятке слишком примитивно: без доказательств не поверят.
— За что же дал?… Ерунда.
— За прекращение уголовного дела о краже бриллианта.
— Выходит, Смиритский признал кражу? — удивился я.
— Нет, но вынужден был откупиться от напрасных обвинений.
— Ерунда, — спокойно повторил я, будто Смиритский никогда бы себе не позволил сказать подобного.
Простоватое лицо прокурора города было слишком далеко от моих близоруких глаз — через широченный стол. Я не видел его движений, а только улавливал суровую неприступность. Вроде куска мрамора с еще неотваянными чертами.