— Спасибо, Костя.
— Старик, пока, — заторопился он.
Я подошел к окну, за которым темнота пришла уже не из туч, а от вечера. Черт возьми, ведь было уже так: мошенника, меня отстранили от следствия, за окном осень… Да и чего в мире не было? А сколько раз время задевало меня мистической повторяемостью?
Я опять начал ходить по комнате, размышляя об убийстве Кожеваткина. Ничто не мешало — ни люди, ни заботы. Оказывается, мешало: музыка, которая задыхалась где-то в бумагах моего стола. Особенно молила скрипка…
А ведь так просто сделать жизнь спокойной… Оборвать струны всем скрипкам и разогнать все оркестры, пожечь все книги и запретить писать стихи, отправить режиссеров вместе с артистами на фермы, философов поставить к станкам… И жить спокойно: производить и потреблять, потреблять и производить.
Я стал посреди комнаты растерянно… Что? Миг повторился. Это бывало, миги моей жизни повторялись часто. Но я хотел поймать его, чтобы вместе с ним вернуться по реке времени назад. Тоже было темно, играла шепотливая музыка, я ходил по комнате, думал про убийство Кожеваткина… Какая там река времени, когда все это было недавней ночью. И я тогда придумал фантастический способ сокрытия трупа…
Боже, повторный миг жизни вернулся, чтобы я наконец-то поймал его. Где же телефон? Там, где он стоял последние двадцать лет…
— Леденцов?
— Сергей Георгиевич, роковое совпадение: я тянул руку, чтобы позвонить вам.
— Ага, — отмахнулся я, занятый своим открытием. — Боря, у тебя есть время поразмышлять вместе со мной?
— Одному размышлять некогда, а с вами попробую.
— Зачем ковер полит кровью животного?
— Чтобы убедить нас, что убили в квартире.
— А зачем в этом убеждать?
— Мало ли зачем… Скрыть истинное место, например. Сергей Георгиевич, об этом уже говорено-переговорено.
— Боря, обрати внимание на нашу логику… Мы все сводим к месту убийства. А если это отбросить, тем более что тут логическая цепь обрывается?
— Что отбросить?
— Мысль о цели привнесенной крови. Допустить, что преступник скорее хотел убедить нас в другом.
— В чем?
— Что Кожеваткин убит.
— А разве без свиной крови не ясно, что он убит?
— Э-э, как сказать…
— При таком-то черепном проломе?
— Боря, зайдем с другой стороны. Трупы прячут, чтобы скрыть следы убийства. Какой знаешь самый надежный способ сокрытия трупа?
— Растворить без остатка в кислоте.
— Да, трупа нет, но его будут искать. А как сделать, чтобы не искали?
— Не убивать, — пошутил капитан.
— Правильно, Боря.
— Но ведь Кожеваткин мертв!
— В этом и хотел тебя убедить человек, принесший свиной крови.
— Ни хрена не понимаю… Мы же его похоронили!
— Да, похоронили, но Кожеваткин не убит.
— Кого же похоронили?
— Не знаю.
— Слишком закручено.
Леденцов замолк. Видимо, насупился. Слишком долго я мучил его своими логическими построениями.
— Боря, есть и еще один подход… Кожеваткину кем считаешь?
— Тетей из сундука.
— Да, склероз, истерия, комплексы… Но интеллект не нарушен.
— Ну и что?
— А ведь она ждет Кожеваткина.
— Она может с таким же успехом ждать и архангела Михаила, и японского императора.
— Боря, а не было ли в городе пропажи трупа?
Леденцов молчал-молчал, а потом мне показалось, что он выронил телефонную трубку. Или сам упал. Но капитан всего лишь чихнул в мембрану. Кашлянув для завершения, он вдруг вспомнил:
— Сергей Георгиевич, чего я хотел звонить… Кожеваткина сняла деньги с книжки.
— Сколько?
— Все шестьдесят тысяч.
— А мне-то что? — вспомнил я свое положение.
— Уплывут денежки.
— Я теперь всего лишь гражданин.
Нам вдруг стало не о чем говорить. И чем дольше длилось молчание, тем хуже становилось мне — какая-то почти физическая сила оплела мою грудь слабой болью.
— Выезжаю.
30
Кожеваткина отперла дверь и уставилась на нас светлым, ничего не выражающим взглядом. Однако се вопрос был осмысленным:
— Зачем пришли?
— Здравствуйте, — ответил я.
— Может, впустите? — поинтересовался Лсдснцрв.
Не знаю, как он это делает — плечом оттирает? — но в квартире мы оказались почти сами собой. Следовало глянуть, нет ли там кого?
— Клавдия Ивановна, обычно человека вызывают повесткой. Мы же в порядке любезности приходим к вам сами.