Мне пришла мысль, что сидеть бы здесь следовало не сегодня, а завтра. Придет Смиритский или другой, мы его задержим — и что? Денег-то Кожеваткина не передаст. Доказательств не будет.
Я поежился. В оконные щели дуло так, что узкие холодные кинжальчики ощущались сквозь куртку.
В час ночи Леденцов усомнился:
— Сергей Георгиевич, рациональнее последить бы за Смиритским…
— Во-первых, он может сам не пойти, а послать того, кого мы не знаем. Во-вторых, если заметит слежку, то жалоб не оберешься…
До двух ночи мы просидели оцепенело. Спал дом, спал город, и только два мужика тупо поджидали явление духа. Прокурор города не пожелал слушать про планетарный дух… Что бы он сказал, увидев своего подчиненного, ожидавшего убитого и похороненного человека? А ведь сидел я как-то с понятыми и тоже караулил духа: голос умершего мужа ежевечерне требовал от жены принести драгоценности на его могилу. И голос мы зафиксировали, и магнитофон нашли, и мошенника поймали… Дело не в самом ожидании, а в его результативности. Впрочем…
— Сергей Георгиевич, на четвертом хлебозаводе привидения ходят группами…
— Несуны, что ли?
— Студенты на практике. Положены белые халаты, а их нет. Хозяйственник достал на фабрике бракованные сорочки для девиц и кальсоны с рубахами для ребят.
Я глянул на часы — перевалило за три. Леденцов уже не шептался, а говорил вполголоса. Меня посетила полезная мысль: прислонить голову к стене. Что я и сделал. Эта стена сразу мягко поплыла и как бы потащила за собой и меня. Я закачался в тумане, который сомкнулся надо мной, поглотив… Но его, этот туман, прошиб тревожный толчок.
— Что? — открыл я глаза, позорно сомкнувшиеся в засаде.
— Говорю, капитан Оладько взглядом убивает муху.
— А сколько времени?
— Шестой.
— Ого!
Леденцов невозмутимо моргал белесыми ресницами, размышляя, видимо, о капитане Оладько, убивающем взглядом муху.
— Боря, машину отпустил?
— Конечно.
— Тогда сидим до шести, до метро.
Мне хотелось повторить опыт с мягко уплывающей стеной, но постеснялся Леденцова. Он-то не спал. С другой стороны, утренняя засада уже не имела смысла, потому что духи и всякая нечисть пропадает с первыми петухами. Впрочем, это было раньше, до экологических катаклизмов, до всяких нитратов и СПИДов…
В десять минут седьмого мы встали, свернули газетки и пошли. Минуя дверь, Леденцов сперва прислушался, а потом приложил к ней ухо:
— Ходит!
Я позвонил осторожно, по-раннему. Дверь открыли.
— Спозаранку приперлись, — бодро поприветствовала нас Кожеваткина.
— Доброе утро, — сказал я, поспевая за нахальным Леденцовым.
Но в квартире никого не было. Меня сразу обессилила усталость нашей бестолковой вахты. Неосмысленное лицо хозяйки квартиры, утром еще более светлое, до нездоровой мучнистости, подтверждало, что эта вахта толку иметь и не могла. И тогда я увидел на столе рюмку и графинчик с наливкой.
— Клавдия Ивановна, не был?
— Очень даже был и рюмочку принял.
— Кто? — на всякий случай уточнил я.
— Да Матвей.
— Во сколько?
— Сразу после полуночи.
— Врете! — сорвался Леденцов. — Мы у двери стояли и ничего не видели.
— А вы и не увидите, поскольку у вас земли нету.
— Какой земли? — уже повел разговор я.
— С его могилки. Без нее какая видимость?
— Он еще придет?
— Завтра, за деньгами.
— Спасибо, Клавдия Ивановна.
На улице вздохнулось с каким-то особенным вкусом. Шли люди, неслись машины, стояла мокрая и холодная, но удивительно свежая осень. После лестничного-то воздуха. И никаких духов.
— Боря, проследи за ней. Получает такие деньги, еще отберут или обронит…
— Само собой, Сергей Георгиевич, может, по кофейку?
— Мне нужно объяснить жене, где мог провести ночь неработающий человек.
— Тогда я двадцати трех ноль-ноль, Сергей Георгиевич.
— Боря, а ты куда?
— За землей на могилку, — усмехнулся он.
31
Новый день распался для меня на четыре неравнозначных отрезка.
Первый, видимо, походил на эстрадную сценку, когда муж объясняет жене, где провел ночь. Блудному мужу легче хотя бы потому, что страдает он за дело; да и причины его гульбы известны и стары — вино и женщины. Свою же причину членораздельно обозначить я не сумел. Бормотал то-то насчет гражданского долга, коварства злых духов и холодного подоконника.
Второй кусок дня я спал. Тяжело и беспокойно, как это всегда бывает днем. Сперва там, во сне, что-то бессмысленно давило; потом возникли — вроде бы и прошли сквозь стены — какие-то бескостные дымчатые люди. Они окружили меня, начав нервный и тягучий спор о боге. Я кричал, дымчатые кричали… Мне хотелось прекратить тяжкое ристалище, но они продолжали кричать, что бог есть, а я рьяно доказывал обратное. И тогда там, во сне, мне как бы увиделась интересная мысль. И я проснулся, чтобы ее записать.