В этот самый лаз протиснулись еще двое — тусклые парни, дежурившие на улице.
— Товарищи дружинники, вы будете понятыми.
— Боря, вызови следователя, — посоветовал я.
— Уже.
Сперва я подошел к Кожеваткину — он уставился на меня как младенец. Очевидно, что напичкан препаратами до умопомрачения. Усатого я миновал, ибо это всего лишь исполнитель для пробивания лаза да хищения трупа. Возле Смиритского я оказался в тот момент, когда Леденцов отбирал у него сумку с деньгами.
— Думаете, поймали? — он жутко повернул орбиты глаз.
— Думаю, — подтвердил я.
— Изучать планетарный дух старик согласился добровольно, деньги старуха отдала добровольно, а за хищение трупов статьи нет. Вы не победитель. Вы в крови, а не я. Вам никогда не одержать победу.
— Да, потому что победа зависит от первого удара, а я, Мирон Яковлевич, никогда первым человека не ударю.
— Потому что в вас нет силы. Люди уважают силу, Рябинин.
— Нет, Смиритский. Силу уважают не люди, а рабы.
Я подошел к Леденцову.
— Боря, мне лучше уйти, как лицу постороннему.
— У вас же вся рожа, то есть физиономия, в кровище!
— Машина есть?
— Стоит на перекрестке.
Я протиснулся сквозь лаз, вышел из шкафа, кивнул Кожеваткиной, миновал двор и оказался на улице. До перекрестка топать чуть ли не квартал… Но за углом, у второго входа со двора, стоял «Москвич» желтого цвета. За рулем сидела красивая женщина в желтой куртке — «чайная роза» ждала Смиритского с деньгами.
Подлецов мне жалко. Какую непосильную ношу взваливают они на свою совесть? Как будут жить дальше? Подлецов жалко. Впрочем, подлецов в мире нет, а есть дураки. Каждая подлость — это прежде всего глупость: не подлости люди делают, а глупости. Разве это не дурь — считать, что заживешь припеваючи на чужие шестьдесят тысяч?…