Разумеется, нельзя забывать о Рут и Питере Майлзе — если они, конечно, все еще живы. Однако жребий уже брошен.
«Турайя» Йегера завибрировала. Он взглянул на экран. Всего одно слово: «ЛУРГАН».
Отправившись с заданием саботировать гитлеровскую ядерную программу, диверсанты дали своей цели кодовое имя «Лурган»[72]. Такое же было решено использовать и сейчас. Оно означало, что до взрыва осталось тридцать секунд.
Йегер приказал команде приготовиться. Доносившийся сверху рев взорванных труб ослаб: питавшее станцию озеро практически опустело; однако шум в ушах никак не стихал.
Он повернулся к Хину и показал, как нужно правильно открыть рот, чтобы взрывная волна не повредила барабанные перепонки.
Мысленно Йегер уже отсчитывал секунды: десять, девять, восемь… Он быстро прошептал молитву: «Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы это устройство все еще работало».
Четыре, три, два…
77
В темном опустевшем хранилище лаборатории Каммлера в самом сердце вольфрамовой обманки едва слышно пикнул крошечный радиоприемник.
Сообщение было получено и понято.
Мгновением позже воспламенился детонационный шнур, и пятидесятикилограммовый блок гексогена взорвался со скоростью восемь тысяч семьсот пятьдесят метров в секунду.
Сдетонировав, гексоген разнес сотню вольфрамовых слитков на миллион острых как бритва осколков. Невероятно плотный и твердый металл поглотил силу и энергию взрыва, трансформировавшись в оружие невообразимой разрушительной мощи.
Зазубренные осколки полетели во все стороны, сметая бетонные стены хранилища в пыль. Неодолимая сила вольфрамового вихря выкашивала все на своем пути. Стены, двери и окна исчезали с лица земли.
Принтеры для трехмерной печати — каммлеровская фабрика по производству СЯУ — просто испарились.
Волна опустошения вырвалась наружу, и бойцы Каммлера, оставленные охранять лабораторию, умерли под градом металлических осколков. Распространяясь за пределы здания, взрывная волна сорвала крышу и снесла внешние стены. Раскаленные докрасна осколки вольфрама пронзили припаркованные рядом с лабораторией внедорожники. Изрешеченные бензобаки взорвались, и автомобили исчезли в облаках пламени.
Позади лаборатории стоял нефтяной бак на двадцать тысяч литров, который использовался для обогрева в суровые зимы. Вольфрамовые осколки разорвали его на части, и хлынувшая из него нефть моментально вспыхнула оранжевым пламенем. Огромное облако темного дыма взвилось над обломками лаборатории, а цунами из вольфрамовых осколков пронеслось по долине, обрушив остатки своей невероятной мощи на стены ущелья.
Когда грохот взрыва затих, Йегер выглянул из укрытия. Его глазам предстала картина полного опустошения. В том месте, где только что стояла лаборатория, теперь лежала груда искореженных обломков, увенчанных короной из маслянистого дыма и голодного пламени. В конце концов они достигли своей цели: каммлеровской фабрики по производству СЯУ больше нет.
Йегер обвел взглядом комплекс. Осталось лишь взять бункер. По словам Хина, он располагался под южной оконечностью огражденной территории, прилегая к стене ущелья как раз за уничтоженной лабораторией.
Теперь Йегеру предстояло повести свою группу на последний штурм — во всяком случае, он надеялся, что на последний. Однако одна мысль не давала покоя: какое злодейство замышляет Каммлер, забившись в свое логово?
На протяжении этого смертельного боя время текло мучительно медленно; у Йегера создалось странное ощущение, что он сражается здесь уже целую жизнь. На самом же деле с момента, когда Повеса и Алонсо взорвали трубы, прошло всего сорок пять минут. Однако Каммлеру этого времени могло хватить с лихвой на то, чтобы воплотить в жизнь очередную разрушительную идею.
— Пора разделиться, — объявил Алонсо, приготовившись направиться ко входу в укрытие.
Йегер кивнул:
— Сделаем это. Когда ты поднимешь шум, мы подождем минуту, а затем спустимся внутрь. Оставайся на позиции и прикрывай вход на случай, если какой-нибудь долбоеб попытается выбежать оттуда. Стреляй в любого, кроме нас и заложников.
— Принято, — подтвердил Алонсо.
Все пятеро двинулись в разные стороны.
78
Яхта-траулер класса «Нордхаун-64» смотрелась у пирса № 47 в нью-йоркском Челси вполне уместно.
Яхте было всего три года, и ее белоснежная надстройка, недавно подвергнутая паровой очистке, свидетельствовала о сдержанном богатстве — очень деловой и функциональной роскоши.