— Ты чего тут забыл, пятьдесят четвертый? — спросил Проныра, выключив переносное радио фирмы «Телефункен», над которым все четверо склонились.
— Меня зовут Джо. А что вы тут делаете?
— Не твоего ума дело. Иди спать.
Я влез на террасу. От всепоглощающего гигантского неба кружилась голова. В приюте «На Границе» мы никогда не видели настолько далеко — отсюда можно было разглядеть другие миры.
— Где это мы?
— Это Дозор. Тайное общество, но ты в него не входишь. Так что вали.
— Тайное общество. Вам девять лет, что ли?
— Ну да, — серьезно подтвердил Безродный.
— И чем вы занимаетесь в этом тайном обществе?
— Следим за миром, защищаем приют.
— От кого?
— От русских, — заявил Синатра.
— От мафии, — добавил Эдисон.
— От великанов, — заключил Безродный.
— А разве русские, мафия или великаны уже нападали на приют? — хихикнул я.
Проныра поднялся и встал прямо передо мной:
— Вот именно. Благодаря нам. Я слежу за севером, Эдисон — за югом, а Синатра — за востоком.
— А я слишком маленький, чтобы нести дозор, — добавил Безродный. — Не достаю до перил.
— Тогда кто следит за западом?
Все четверо потупили взгляды.
— Раньше следил Данни.
— И где этот ваш Данни?
— Умер.
— От чего?
— А разве это важно? Результат ведь все равно тот же! А теперь иди спать.
— А Лягух разрешает вам выходить из спальни?
В ту ночь я узнал больше, чем за все время в приюте. Жизнь больше ничему меня не научила, кроме того, что безграничное зло существует, но с ним рука об руку идет нежность, и благодаря ей одной можно выдержать все.
Наблюдающему за севером Проныре было пятнадцать. За десять лет до того его откопали в Марселе под завалами здания, которое рухнуло средь бела дня — просто сложилось, как карточный домик, выдохнуло известняком после долгих лет борьбы с гравитацией, логикой и заброшенностью. О трагедии писали в газетах. Все сорок пять жителей погибли — все, кроме Проныры, которого отец забросил под кровать, когда конструкция не выдержала. Каждый месяц Проныра получал посылку: неизвестно от кого, неизвестно откуда — мы этого так и не узнали. Заполненная доверху сладостями и разными безделушками коробка приходила, наверное, от какой-нибудь тетушки или далекого кузена по ту сторону горизонта, смягчая его чувство вины. Эта манна небесная позволяла Проныре быть в центре всей торговли в приюте. Он прикидывал, обменивался, предлагал с рвением ростовщика. Если должник не платил за услугу или тянул с платежом, Синатра его избивал. Завхоз Этьен закрывал глаза на дела Проныры, поскольку тот платил ему процент с товарооборота. Взамен Этьен каждое воскресенье приглашал к себе вечером Лягуха смотреть телевизор, благодаря чему путь для Дозора был свободен. В опасный момент Этьен мигал светом из пристройки-туалета за хижиной. За несколько лет было лишь одно предупреждение — ложная тревога, — когда однажды вечером у Лягуха крепко скрутило живот на кухне Этьена и бедняга пошел облегчиться, в спазмах хватаясь за выключатель.
Четырнадцатилетний Эдисон был гением компании. Радио, которое они слушали в тот вечер, — его рук дело. Он смастерил его из старого приемника, найденного на помойке во время одного из редких походов в деревню. Радио работало на самодельных батарейках, которые из старинных монеток, уксуса, металлических и картонных кружочков смастерил тоже Эдисон. Мир бы изменился, если бы Эдисон прожил дольше, — я в этом уверен. Наверняка он прожил бы дольше, если бы не носил непреодолимое для гения клеймо сироты. А главное — он был не совсем белым, сенегальцем по матери. Лягух по нескольку раз подряд отправлял его под душ, с наслаждением заявляя, что Эдисон, очевидно, плохо помылся. К счастью для Эдисона, у Лягуха был еще один мальчик для битья. К несчастью для Безродного, это был он.
Девятилетний хранитель абсолютного ничего Безродный был выше нас всех, поскольку являлся сиротой от рождения. Он взял слово «безродный» себе за имя, поскольку часто его слышал в свой адрес. Этот ребенок одной ночи страсти всюду ходил за старшими, его авторитет старожила был непререкаем — и все его принимали. Говоря о младших, Безродный с презрением произносил «мальцы», и лишь его привязанность к «Мэри Поппинс» указывала на истинный возраст, ну и еще ночи, когда он просыпался мокрый от слез, и не только. На следующий день ждал «плащ ссыкуна» в снегу и на солнце — до изнеможения, — однако Безродный не переставал, а Лягух торжествовал.