— Успокойся, Алон, — ответила мадам Ротенберг со второго этажа.
— Меня зовут Джозеф, — заметил я, — а не Джо.
— Джозеф — имя для отца мессии или великого композитора. А ты не похож ни на одного, ни на другого.
Выждать грозу. О гневе Ротенберга слагали легенды: он черпал его вне себя, в обиде, длившейся три тысячи лет.
— Я просил тебя подготовить этот отрывок, да или нет?
— Да, месье Ротенберг. Я подготовил.
— И что же ты сделал?
— Я играл по нотам.
— А ты смотрел в ноты? Или сразу начал с первого такта, даже не подумав, что там до него?
— А там что-то есть? — Я взял партитуру в руки и повертел ее во все стороны на случай, если первые страницы вдруг склеились.
Ротенберг отвесил мне подзатыльник.
— А ты не читал, например, письма Людвига его другу Францу Вегелеру? Нет, не отвечай, я сегодня достаточно услышал. И из твоих уст, и от твоих пальцев — твоя глупость просто невыносима! Там нет никакого лунного света, понимаешь? Нет, я же сказал, не отвечай! В сонате нет никакого лунного света, это название добавил какой-то кретин тридцать лет спустя. В тысяча восемьсот первом году, когда Людвиг написал это произведение, ему было глубоко плевать на луну, понимаешь?
Я молчал. Он отвесил мне еще один подзатыльник.
— Понимаешь? Отвечай, идиот! Язык проглотил?
— Нет. То есть нет, не понимаю.
— Конечно же нет, ты не понимаешь, потому что не читал писем Людвига его другу Францу Вегелеру! Если бы ты их прочитал, ты бы знал, что к тому времени Людвиг уже довольно серьезно оглох, но никому не говорил, кроме самых близких друзей. Адажио из четырнадцатой сонаты — это тебе не прогулка в лунном свете. Это похоронная процессия. Плач. Мы слышим гения, который теряет слух! — Выдохшись, Ротенберг разом умолк. — Играй снова. И следи за руками, черт. Можно подумать, ты апельсины держишь.
Я подчинился в полном ошеломлении, сыграл две фальшивые ноты в первых пяти тактах и опустил руки:
— Месье Ротенберг, у меня не получается. Руки дрожат.
— Ну наконец-то, — ответил мой старый учитель.
~
— Ну-ка покажи мне свой глаз.
Мои пальцы замерли на клавиатуре. «С уважением, господ…» Даже «ЭРМЕС 3000» задержала дыхание. Так как с момента появления аббата в кабинете я не поднимал головы, Сенак задрал мой подбородок. Схема работала с Лягухом: весь день я, будто хитрый египтянин, ходил перед ним, стараясь показывать только невредимую сторону лица. Сенак посмотрел на желтый круг под левый глазом — последствие встречи с правым кулаком Синатры.
— Ты подрался?
— Нет, в душе поскользнулся.
Аббат сел напротив.
— Знаешь, ты ведь можешь мне обо всем рассказать, не так ли? Жестокость среди воспитанников неприемлема. Просто назови имя.
Меня искушали во всем признаться, рассказать о тех придурках, которые не хотели принимать меня в свое тайное общество.
— Если кто-то тебя ударил, я хочу знать об этом.
— Я поскользнулся в душе.
— Уверен?
— Да.
— Что «да»?
— Да, месье аббат.
Натянув улыбку, он наклонился ко мне.
— Ты уверен, что все именно так и было?
— Да, месье аббат.
Улыбка не исчезла — лишь слегка скривилась. Аббат взял телефонную трубку и произнес в нее: «Месье Марто, пожалуйста». Через пару мгновений в кабинет ввалился запыхавшийся Лягух.
— Вы хотели меня видеть, месье аббат?
— Джозеф вот говорит, что поскользнулся на утренних процедурах. Безопасность вверенных нам мальчиков — ваша обязанность. Поэтому вы сверху донизу выдраите душевую, чтобы там не осталось ни одного скользкого места.
— Прямо сейчас? — в недоумении спросил надзиратель.
— Конечно же, прямо сейчас. Также, во искупление вашего проступка, отмойте спальню. В конце концов, чистота — шаг к набожности. И не тратьте ваше драгоценное время на ужин сегодня вечером. Как только с уборкой будет покончено, приходите ко мне исповедаться. Мы вместе помолимся Господу о должной осторожности и попросим Его избавить наши сердца от греха гордыни.
Услышав приговор, Лягух побледнел — он бесконечно восхищался Сенаком. Согласно легенде, одна из сестер слышала, как он признался, что всем обязан аббату — и это вполне вероятно. С мгновение Лягух казался раздосадованным.
— Подобное недоразумение не должно повториться, месье Марто. Позаботьтесь, чтобы в будущем у Джозефа не было причин жаловаться.
Лягух повернулся ко мне. Впервые я заметил, что у него нет бровей. Его лицо гладко стекало со лба к подбородку, вокруг круглых зеленых глаз земноводного, превращаясь в мягкие дрожащие губы.