— Я много молился за тебя, Джозеф. Я просил Бога указать мне, где я ошибся. Что я сделал не так в тот вечер, когда позвонили из жандармерии, когда приют «На Границе» публично осквернили, предав огласке побег одного из нас.
— Дело не в вас.
— Что?
— Дело не в вас, месье аббат. Это все Ля… Месье Марто.
— Ах да, глупая история. По нему не скажешь, но я знаю, что месье Марто сильно огорчился. К счастью, жандармы привыкли к подобным небылицам.
— Он напал на меня из мести!
— А с чего ему мстить? С чего ему злиться на тебя?
Потому что я соврал насчет синяка под глазом. Потому что дело было не в душевых, которые вы заставили его драить.
— Джозеф?
— Я не знаю…
— Ты видел месье Марто в тот вечер? Вот как я сейчас смотрю на тебя?
— Нет.
— Подведем итог. Ты не ранен. Ты не видел месье Марто. И у него нет причин на тебя злиться. Так?
— Да. Да, месье аббат.
— А может, ты все это выдумал? У тебя ведь была горячка.
— Я… я не знаю.
Сенак глубоко вздохнул. Его лежащие — нет, прижатые к столу — руки затряслись.
— Я задал простой вопрос. Может, ты все это выдумал? Да или нет?
— Да.
— Ну вот. Ты все выдумал. Хорошо, что ты признался.
Руки аббата расслабились и погладили безупречную, без единой складки сутану.
— Если бы не мои хорошие отношения с властями, все могло бы обернуться гораздо хуже. А если бы они начали расследование? Ты об этом подумал? Мы ведь единственная семья для большинства твоих товарищей. Что с ними будет, если «На Границе» закроют? Ведь за этими стенами их никто не ждет, понимаешь?
— Да, месье аббат.
— Я ведь не ошибся, что доверился тебе?
— Нет, месье аббат.
— Надеюсь. Ты не первый, кто меня разочаровывает.
— Вы о Данни?
Не знаю, почему я упомянул это имя. Аббат тут же посуровел.
— Кто рассказал тебе о Данни?
— Остальные.
— И что они сказали?
— Что он умер.
— Не будь смешон. Данни не умер. В день прощения его грехов он вернется в лучах славы, шагая рядом с Христом. Теперь иди к остальным. Мне нужно сделать объявление.
Объявление должно было предупредить о визите некой важной персоны, одного из самых щедрых жертвователей епархии, от благосклонности которого зависела жизнь приюта. Однако объявления аббат так и не сделал: важная персона уже была на пороге приюта, когда мы спустились. Он приехал раньше благодаря «Триумфу GT6», припаркованному посреди двора. Машину невозможно было разглядеть: со всех сторон ее обступили сироты. В первый — и последний — раз я увидел аббата Сенака в замешательстве.
— Месье граф, я не ждал вас так рано. Меня даже не предупредили…
Ритм собирался войти в мою жизнь — тот самый ритм Ротенберга, Бетховена и «Роллинг Стоунз». Единственная вещь, которую разделяли и Бог, и дьявол, — ритм. В графе было что-то восхитительное, причем не в высоком росте, элегантности и даже не в том, что он носил «оксфорды», пошив которых в мастерской моей семьи стоил бы целое состояние. Нет, восхитительное ждало в машине на пассажирском кресле. В тот момент, когда открылась дверца, я понял, что остальные сироты любовались не плавными линиями автомобиля и шестицилиндровым двигателем. Из машины вышла девушка — практически женщина, пусть и едва старше меня. Она смущалась, и на то были причины: сорок два ошарашенных взгляда устремились на нее. От самого младшего, пятилетнего мальчика до семнадцатилетнего подростка — все грезили о матери, возлюбленной или странной смеси обеих. Проныра делал вид, что не замечает девушку, Синатра, стараясь изо всех сил походить на отца, косился на нее. Лишь Эдисон сунул голову внутрь машины, действительно интересуясь, что там внутри.
Безродный потрогал гостью пальцем. Та подпрыгнула, собираясь сделать шаг в сторону, но он схватил ее за краешек платья и потерся о мягкую ткань щекой. На свой лад Безродный был знатоком: на девушке было не какое-то там платье, а «Диор». Мама часто водила меня в бутик на улице Монтень, где продавщицы обращались со мной, словно с членом собственной семьи. Часами я бродил по ателье, пока мама примеряла платья, и кое-чему научился за это время. Это красное платье с широкой юбкой и огромной пуговицей на плече было сшито по дизайну Марка Боана к коллекции высокой моды в шестьдесят первом — шестьдесят втором годах. Наверняка девушка взяла наряд у матери. Граф был богачом, но не транжирой.