— Нет. То есть чуть-чуть. Мой дедушка был евреем. Я в каком-то смысле на четверть.
— У евреев так не работает. Либо ты еврей, либо нет. В любом случае на четверть — значит, на пятнадцать — двадцать процентов. Ничего страшного.
— Ясное дело, лучше быть на сто процентов кретином.
Синатра с подозрением прищурился, но в ответ я улыбнулся ему до ушей. Эдисон едва сдерживал хохот.
— Ага, конечно, — протянул в итоге Синатра.
Раздались скудные аплодисменты его рассказу. Все повернулись к Безродному. Малыш пожал плечами:
— У меня нет грустной истории.
— Шутишь? Ну ты же наверняка знаешь хотя бы одну? — сказал ему Проныра.
— Не-а.
— Ну так выдумай. Ты же постоянно пристаешь к нам с «Мэри Поппинс». Эта история не грустная?
— Я не знаю.
— Как так?
— Ну, я не видел фильм до конца. Моя приемная мать и ее новый дружок привели меня в кино, но в самом начале фильма поругались. Жан-Пьер сказал Сюзанне, что она шлюха, тогда она вышла из зала. Мэри Поппинс только-только прыгнула с друзьями в мультик, как Сюзанна вернулась с ружьем, Жан-Пьер закричал, она выстрелила, повсюду кровь, пришлось остановить кино, приехала полиция. Так Жан-Пьер оказался на кладбище, Сюзанна — в тюрьме, а я так и не посмотрел «Мэри Поппинс» целиком. Поэтому я теперь ищу кого-нибудь, кто расскажет, что там было дальше. Так что извините, но у меня нет грустных историй.
Через неделю я вместо Безродного натирал паркет, Синатра подметал двор, Проныра полировал сорок две пары ботинок, а Эдисон мыл посуду. Безродный заявил, что он действительно ничего не понимает в наших взрослых играх.
~
Бесконечное ожидание. Каждую субботу, кроме одной. Дом Розы не имел ничего общего с приютом «На Границе» — истинным заведением для покаяния. Черные стены в глубине парка, где аллеи пересекались под прямым углом. Сеть из ставен и пальм поглощала растительность, высвободившуюся из теплиц и клумб с кончиной последнего садовника. Зимой с ранним наступлением ночи по месту бродили спятившие тени. Я поджидал их шаги, боялся встречи на перекрестке аллей с дьяволом в фетровой шляпе и контрактом в руках: «Я сделаю из тебя величайшего музыканта всех времен. Ты услышишь ритм. Подпиши здесь». В других местах, на других перекрестках некоторые соглашались. О величайшем скрипаче Паганини поговаривали, будто его мать продала дьяволу душу ребенка при рождении. И про исполнителя блюза Роберта Джонсона, когда он исчез на несколько недель и из посредственного гитариста превратился в виртуоза. Легенда гласила, что на перекрестке Сорок девятой и Шестьдесят первой дьявол собственной персоной настроил Джонсону гитару. Возможно, и Ротенберг встретил дьявола во время путешествия в Польшу — единственный элемент его биографии, о котором я знал. Только вот Ротенберга, как и Паганини, заставили подписать. Причем не родная мать, а люди в идеально выглаженной форме.
Сенак настоял, чтобы Лягух отвез меня на первый урок в особняк, отклонив предложение прислать шофера. О старом «ситроене», щедро предоставленном приюту «На Границе» властями, говорили, будто раньше он был служебной машиной какого-то сенатора или госсекретаря. На заднем сиденье красовались подозрительные коричневые пятна. Каждый раз, когда туда садилась одна из сестер, мы с хихиканьем наблюдали, как она прижимается к дверце на случай, если выделения — дело рук самого дьявола.
Всю дорогу Лягух косился на меня и ухмылялся. Он заговорил лишь раз, когда подумал включить радио.
— Кажется, тебе нравится музыка?
— Да…
— Мне тоже.
Он передумал включать радио и запел:
— «Против вьетнамцев, против врагов — везде, куда долг призовет, солдаты Франции…» — Лягух хлопнул меня по плечу, не отвлекаясь от дороги. — Ну пой! Ты же не побежишь жаловаться жандармам, что я заставляю тебя петь?
— Я не знаю слов…
— «О, легионер, скоро наш бой», повторяй, черт!
— Скоро наш бой…
— «В душах — восторг и мужество…»
— Восторг и мужество…
— Отлично, парень! «Под ливнем гранат и обломков победа цветет для потомков».
Лягух повторил еще раз и посмотрел на меня, оторвав взгляд от дороги, где каждый поворот унес по нескольку жизней.
— «Победа цветет для потомков!» Кажется, тебе не нравится моя песня… Ты не любишь армию?
— Я не знаю.
— Если бы те славные, храбрые парни не жертвовали собой ради мелких идиотов вроде тебя, Франция давно бы уже сгинула. Ходили бы одни черные да узкоглазые. А знаешь из-за кого? Из-за де Голля. Ну, не только из-за него. Коти, Мендес-Франс. Одни слабаки. Тебе нравятся слабаки?