Вернувшись после ужина, пансионеры обнаружили лишь лужу черной запекшейся крови на полу в коридоре. Данни исчез.
— Исчез! — повторил Безродный, взмахнув руками, словно фокусник.
— Как исчез?
— Пойдем покажу.
Друзья повели меня к углу террасы. Хижина Этьена мерцала внизу в темноте, стараясь оттолкнуть мрак желтыми окошками. Проныра показал на водосток, зигзагом спускающийся по задней стороне здания.
— Пока мы ужинали, Данни сбежал, несмотря на страшные побои. Он спустился тут. Видишь, внизу? Решетка так близко подходит к стене, что ее можно перепрыгнуть с того карниза. Чистое безумие. Этому водостоку лет сто. И шурупам, на которых он держится, тоже.
— И он умер.
— Нет. Водосток каким-то чудом выдержал. Данни не побежал к дороге, он знал, что его там поймают. Вместо этого он решил слезть по горному склону и выбраться через дно долины.
— Без оборудования? В его состоянии?
— Без оборудования. В его состоянии. И он умер.
— Ну, то есть не совсем… — начал Эдисон.
— Что не совсем? Он ведь умер в итоге, так? — перебил его Проныра. — В этом вся суть. Конец истории. Отсюда не выбраться, Джо. Если и получится, нас тут же поймают. Каждое воскресенье мы можем собираться — это да. Но не сбежать.
— Голосуем. Кто за то, чтобы свалить отсюда?
Я единственный поднял руку. Момо сидел, прислонившись к стене, смотрел на звезды и не обращал внимания на мою мольбу во взгляде. Словно затекшая рука, на которой уснули, он ведь был членом Дозора, немым, но все же членом, частью организации. Его голос тоже имел вес. Момо улыбнулся, но руку не поднял.
— Предложение отклонено, — прошептал Проныра.
Эдисон вдруг вскочил на ноги.
— Письмо.
— А?
— Джо прав, так не может продолжаться. И ты прав, Проныра, мы не можем сбежать. Но мы можем написать письмо. В нем объясним, что происходит. Попросим о помощи.
С мгновение эта блеклая, но сильная мысль парила над нами, принимая форму взрослого поступка, компромисса. Я подпрыгнул от сверхзвукового «бум», хотя думал, что уже тоже забыл об этом звуке, стал одним из них. Одним из приюта.
— А кому мы напишем это письмо? Мы никого снаружи не знаем.
— Мы знаем Мари-Анж, — торжественно заключил Эдисон. — С радио.
Синатра хихикнул:
— Она никогда о тебе не слышала. С чего вдруг ей нам помогать? Конечно, мы могли бы написать моему отцу, только вот его дурацкий агент…
— Мари-Анж, — повторил Проныра. — А это умно. Напишем, что любим ее, что слушаем передачу каждое воскресенье… Женщины любят такие комплименты.
— А адрес?
— Мари-Анж Роиг, «Сюд Радио», Андорра, — не так уж и сложно. Проблема в том…
Проблема состояла вот в чем: ничто не покидало пределов приюта без предварительной цензуры. Стащить конверт из кабинета аббата было легкой задачей. Я бы с ней справился. Но вся почта сдавалась Сенаку или сестре, которая следила за «моральной благонамеренностью» корреспонденции и только потом на конверт клеился пропуск в мир — заветная марка. Легенда гласила, что несколько лет назад один парень пожаловался в письме на качество еды, и целый месяц ему пришлось питаться лишь тем, что возвращалось на кухню, и ничем больше. На кухню никогда ничего не возвращалось: сироты сметали все. Из своих сорока кило парень потерял десять. Такая легенда.
Парни как один повернулись ко мне.
— Ты можешь попросить буржуйку.
— Розу? О чем?
— В следующую субботу возьми письмо и спрячь под бельем. А потом попроси ее наклеить марку и отправить конверт за нас.
— Вы в своем уме? Я терпеть ее не могу. Точнее, ее и ее «Диорлинг».
— Ее что?
— «Диорлинг». Так называются духи. Она пользуется ими, как моющим средством, каждый раз, как я прихожу.
— Ты знаешь, как называются ее духи?
На этот вопрос был только один правильный ответ.
— Хорошо, я отдам ей ваше чертово письмо.
Парни с насмешкой уставились на меня. Я чуть не прогорел.
— Все на боевые позиции, — приказал Эдисон. — Русские атакуют.
Безродный рассмеялся — больше у него нигде не болело. В тот момент — и лишь в те моменты — мы сливались воедино с ветром и лесными зверями, ничто больше не отделяло нас от свободы, разгуливающей по голубой линии горизонта.