— Насколько далеко?
— В Испанию.
— Нас остановят на границе.
Роза рассмеялась.
— Границы для дураков. Моя мать оттуда, мы ездим в Испанию на каждые каникулы. Я знаю дорогу, все проверила по карте.
— И что мы будем делать в Испании?
— Работать, пока не исполнится восемнадцать. Я возьму денег из маминого кошелька, но нам придется зарабатывать на жизнь. Потом я поступлю в университет в Испании и стану дипломатом. Ты будешь играть на пианино. Сначала в барах, но в один прекрасный день тебя заметит какой-нибудь импресарио, и ты прославишься на весь мир.
— Ты говоришь по-испански?
— Ни капельки. Но мы научимся. В любом случае дипломат должен говорить на нескольких языках.
— У нас никогда не получится. Ты замечталась.
— Да, Джозеф, я мечтаю. Мне всего шестнадцать.
— Маловероятно, что твой план осуществится.
— Авиакатастрофы тоже маловероятны.
Я подумал, что она извинится, но Роза никогда не просила прощения. Она повернулась к стене, высматривая в полумраке картину. Ее пальцы нащупали яркий цветок — настоящий вихрь из золота и слоновой кости на огненном венчике.
— Царица ночи. Мой любимый цветок. Мы с тобой, как и он, цветем в темноте.
Роза была права: мне стоило прислушаться к ее прерывистому сумеречному дыханию сироты, которое теснилось в грудной клетке, поглощая ту, кому должно было дарить жизнь. Роза оказалась одной из нас. Я, она — мы оба были обязаны сбежать. Говорить о нас, сиротах, включая в этот круг Розу.
— Однажды мы поедем в Лас-Вегас… Я кое-кого там знаю.
— Если хочешь. Но как ты можешь кого-то там знать?
— Долгая история. Завтра вечером я сбегу после собрания Дозора. Они должны знать.
— Нет, завтра вечером отец будет дома. В понедельник. И последнее…
— Что?
— Я никогда не стану типичной примерной женой. Я бегу не ради тебя, а с тобой.
В темноте Роза проводила меня до двери. Я вздрогнул, когда она взяла меня за руку. Черный дождь решетил землю, резал листья и самые отважные почки, отчаянно возвещающие о приближении весны. Стоя на пороге, Роза всего на секунду задержала мою ладонь в своей.
— Смотри, дождь идет. Думаешь, по твоей вине, Джозеф?
— Из-за меня? Это смешно.
— Получается, ты тут ни при чем.
— Конечно, нет.
— Если дождь идет не по твоей вине, то и самолеты падают не из-за тебя.
~
Все хотели мне помешать. Я сходил с ума. Думал, что умру. Даже Момо казался печальным, пока Данни, сидя на привычном месте у стены, вдруг не заговорил:
— Если хочет сбежать, оставьте его в покое. Хоть у кого-то здесь есть яйца.
— У меня тоже есть яйца! — возмутился Безродный.
— У Джо они волосатые, — уточнил Данни.
Безродный умолк. Данни встал и пальцем указал на слабые места, прячущиеся за стеной дождя:
— Тебе надо добраться от северной стены к восточной, оттуда ты сможешь перепрыгнуть через забор. Затем спускайся по водостоку, но будь осторожен: самое опасное место там, где труба заворачивает за угол. Она не закреплена и треснет, как только обопрешься. А тебе придется опереться, чтобы обогнуть стену.
— И как тебе удалось?
— Я не помню.
— Ты вправду сбежишь? — спросил Безродный. — Знаешь, здесь не так уж и плохо.
Он едва сдерживал слезы, изо всех сил стискивая зубы и сжимая губы, чтобы не дрожали. Казалось, все его тело танцует тарантеллу. В тот вечер Мари-Анж говорила с нами, однако мы слышали лишь тишину между словами: даже она, казалось, устала, утомилась от часов прямого эфира посреди ночи и больше не находила сил одним своим голосом поддерживать каждого несчастного на этой земле. Мы выключили приемник, прогулялись по Вегасу и Млечному Пути — тянули время как могли. Ночь густела, накрывала нас морозом. Настал момент возвращаться.
— Я буду вам писать.
— Не давай обещаний, которых не выполнишь, — ответил Проныра и протянул мне руку. — Не забывай нас. Это уже что-то.
В тот понедельник сильно мело: зима обещала усложнить мне жизнь. Приют спал, словно зачарованный. Сквозняк гулял над уснувшими телами, врываясь в слуховое окошко: Лягух открыл его накануне, и «тот, кто осмелится его закрыть, будет иметь дело со мной». Лежащий под кроватью Проныра подмигнул мне и прошептал: