— Это моя ферма, — проговорила она. — Я должна идти.
— И вы не хотите мне больше ничего сказать?
— Больше нечего говорить. Танк стоит здесь со времен войны. Это уже более тридцати лет, не так ли? Ну какие голоса можно услышать в танке через тридцать лет?
— Вот об этом— то я: вас и спрашиваю, — сказал я ей.
Она повернулась ко мне в профиль.
— Вы мне скажете ваше имя?
На ее губах появилась легкая улыбка.
— Мадлен Пассерель.
— Даниэль, сокращенно Дан, Мак Кук.
Девушка протянула мне руку:
— Очень приятно было с вами познакомиться. А сейчас я должна идти.
— Я увижу вас еще раз? Завтра я снова буду здесь. Я должен закончить карту.
Она покачала головой.
— Да не собираюсь я вас пытать, — успокоил я ее, — может быть, мы пойдем чего— нибудь выпьем? Есть здесь где— нибудь бар поблизости?
Я оглядел замерзшую сельскую местность.
— Ну, может быть, небольшая гостиница? — поправил я себя.
Мадлен взяла ведро в другую руку.
— Я очень занята. Кроме того, мой папа нуждается в постоянной заботе, — ответила она.
— Кто та пожилая женщина?
— Какая женщина?
— Которая выглянула из дверей, когда я разворачивал машину. Она была в белом.
— Ах… это Элоиза. Она прожила на ферме всю жизнь. Она нянчила мою мать, когда та была ребенком. Это как раз тот человек, с которым вы могли бы поговорить, если вас интересует история с танком. Она верит в подобные вещи.
Я кашлянул.
— Могу я поговорить с ней сейчас?
— Не сегодня. Как— нибудь в другой день, — ответила Мадлен.
Она повернулась и пошла через двор, но я бросился за ней и схватил ведро за ручку.
— Послушайте, как же насчет завтра? Я приеду около полудня. Вы найдете для меня несколько минут?
Я не собирался отпускать ее, пока не получу хотя бы какое— нибудь подобие ответа. Танк и его духи — это, конечно, любопытно, но Мадлен Пассерель интересовала меня гораздо больше. Конечно, этим обычно не занимаются, когда составляют военную карту Северной Франции, но несколько стаканов вина и кувыркание с дочкой фермера в коровнике, даже глубокой зимой, гораздо приятнее одиночества и скуки в «мавзолее» — так называлась обеденная комната в моей гостинице.
Мадлен улыбнулась:
— Очень хорошо. Приезжайте и пообедайте с нами, где— то в половине двенадцатого. Во Франции второй завтрак обычно бывает очень рано.
— Спасибо большое, я обязательно приеду.
Я собрался поцеловать ее, но моя нога поскользнулась на грязной земле дворика, и я едва не потерял равновесие. От падения меня спасли три каменные ступени, а поцелуй пришелся в холодный воздух. Немного смутясь, Мадлен произнесла:
— До свидания, мистер Мак Кук. Увидимся завтра.
Я наблюдал, как она пересекла двор и скрылась в дверях.
Холодный моросящий дождь закапал сверху, часа через два — три он грозил превратиться в снег. Я покинул ферму и начал выбираться на дорогу по направлению к Пуан— де— Куильи, где я оставил свою машину.
Было сыро, холодно и темно. Я засунул руки поглубже в карманы куртки и натянул шарф на нижнюю половину лица.
Где— то справа журчала Орне, омывая. гранитные камни своих берегов, а слева, прямо за лесом, возвышались величественные утесы, из— за которых эта часть Нормандии получила свое название Швейцарская Нормандия. Эти утесы представляли собой беспорядочное нагромождение камней, которые смешивались наверху с ветками деревьев. Я раньше и представить себе не мог таких величественных и мрачных творений природы.
Не думал, что мы с Мадлен ушли по дороге так далеко.
Я прошагал довольно быстро целых пять минут, пока не показалась моя желтая машина у дороги и темная громада старого танка в стороне. Моросящий дождик окончательно перешел в снег. Я натянул на голову капюшон и убыстрил шаг.
Знаете ли вы, что ваши глаза могут сыграть плохую шутку ночью в снегопад? Когда они устают, вы начинаете видеть темное пятно, ускользающее в сторону, если вы пытаетесь вглядеться в него. Иногда кажется, что пятно на самом деле на месте, а вот деревья то как раз двигаются. Но в тот вечер, на дороге в Пуан— де— Куильи, я был абсолютно уверен, что мои глаза не шутили со мной, и я увидел нечто, и это не было оптическим обманом. Я резко остановил машину и пулей вылетел из нее.
Сквозь снег, в несколько ярдах от покинутого танка, я увидел маленькую хрупкую фигурку, не больше пятилетнего ребенка, белеющую в темноте, прыгающую или бегущую. Ее появление было так стремительно и неожиданно, что я до смерти перепугался, но, быстро придя в себя, бросился за ней и закричал:
— Эй, вы! Постойте!
Но на мои крики ответило только эхо, родившееся среди каменных глыб. Я вглядывался в темноту, но там никого не было. Только мрачная громада «шермана». Только мокрая дорога и шум реки. И ни малейшего намека на фигурку. Я прошел назад к машине и осмотрел ее. С моей стороны было большой неосторожностью оставить машину открытой, ведь туда могли забраться воры или громилы. Но «Ситроен» стоял нетронутым. Я залез внутрь и минуту или две вытирал носовым платком покрывшееся испариной лицо. Что же, черт возьми, здесь происходит?
Я завел машину, но перед тем, как двинуться, бросил последний взгляд на танк. Противоречивые, странные чувства охватили меня. Он стоит и гниет здесь с сорок четвертого года, неподвижный, в стороне от дороги. Здесь американская армия сражалась за освобождение Нормандии. Впервые за всю мою жизнь я почувствовал, что сама история шевелится у меня под ногами. Интересно, может быть, внутри танка еще лежат скелеты? Но я решил, что останки людей, бывших там, наверняка уже давно извлекли и предали земле. Французы были благодарными и подобающе относились к людям, которые погибли, освобождая их страну.
Наконец я тронулся вниз по дороге, ставшей из— за непогоды почти непроходимой. Проехав через мост, я оказался среди холмов. Значит, до главного шоссе недалеко. Но этот участок дался мне с огромным трудом. Снег непрерывно залеплял лобовое стекло, и дальше двух метров впереди ничего не было видно. Когда мне наконец удалось выбраться на шоссе, я каким— то чудом избежал столкновения с «Рено», вылетевшим из снежной степы со скоростью восемьдесят пять миль в час. «Vive lа Velocite»[2] — подумал я про себя. Я— то плелся к Фалайсе приблизительно под двадцать миль.