<p>
После этой встречи с начальником госпиталя я уже не просил телефона. И вообще перестал бомбить супругу письмами. Наоборот, ее послания стали приходить чаще. Они были больше в объеме, но по-житейски больше рассудочны, чем нежны. (Конечно, мне хотелось обратного). Но что поделаешь, таковы издержки характера моей суженой. Письма по-своему успокаивали, но какая-то странная тревога нет-нет, да и давала о себе знать. Предчувствие? Ой, ли! Во всяком случае я твердо решил для себя не сообщать о дне своего приезда. В неожиданном визите есть своя особенная прелесть праздника.</p>
<p>
В госпиталь доставили тяжелораненого комвзвода из моей части. Леву Селиванова. Когда старлей после операции более-менее пришел в себя, я уже был у него. Опять наше расположение обстреляли из минометов духи. Внаглую, белым днем. К тому же «стингером» завалили летевшую нам на подмогу «вертушку». И не только нам досталось, кругом потери шли косяком.</p>
<p>
- Мы в этой параше застряли по горло, старик. Мы уже не воюем, а спасаем долбаную нашу часть. Всем все надоело. Сколько же лет можно воду мутить. Потери, капитан, прут косяком. Кстати, доктор, бендежка твоя санитарная дотла сгорела. Благо, только там один отлеживался, поносник.</p>
<p>
- Спасли? - спросил я.</p>
<p>
- Да спасли, спасли. Увечило малость. Так что, если там у тебя какие личные вещи хранились, пиши пропало.</p>
<p>
- Какие вещи?! – в сердцах выдохнул я. Альбом с фотографиями дочурки. Это жаль. Ну, еще письма из дома. Я ж все-таки надеялся, что вернусь в часть. А надо было бы, чтоб ребята привезли сюда, по случаю. Еще и подумал как-то, хотя с другой стороны, забирать все - примета плохая, если хочешь вернуться.</p>
<p>
- Это забыть свое - плохая примета, - поправил старлей. – Вот ты мне скажи, доктор, исконопатило меня, похоже, крепко, но сами раны не болят, а вот в груди, как будто кол стоит. Воздуха не хватает. Я вот сказал своему лечащему. А он говорит - так и надо. Живой и радуйся. Ты-то радуешься, капитан?</p>
<p>
- Не знаю, еще не понял. Досады больше. Ну болит, мать твою, куда денешься. Когда больше, когда меньше. Уже привык.</p>
<p>
- Понимаю, капитан. Жаль, что мы с тобой сегодня не в форме, - осклабился вдруг в жалкой ухмылке старлей. - А то б счас орденок твой обмыли.</p>
<p>
- Какой еще орденок? - удивился я.</p>
<p>
- Красной звездочкой тебя наградили, доктор. Замполит наш Чудов, не промах. После той вашей стычки с духами наградные послал. Как героически отразившим атаку противника. Так что к майским праздникам обещают. Дырочку-то не забудь просверлить, - сказал Селиванов и в глазах его сквозь улыбку блеснули слезы.</p>
<p>
- На чем сверлить, - тронул я полу халата.</p>
<p>
- Не боись, парадку к дембелю пришлют, - скосив глаз на мою ногу, сказал Селиванов. – Так я думаю.</p>
<p>
- А Чудов как там? – спросил я, чтобы выйти из темы.</p>
<p>
- Чудов-то?! А его и плешь не берет, землю роет. Хрен поймешь, кто у нас командир. То ли Семеныч, то ли он. Всех строит. Он уже господин подполковник. Во как.</p>
<p>
- А вечером тосты? – усмехнулся я.</p>
<p>
- Какие счас тосты, старик? Оттостился замполит. А бывало да, крутил веера. Папашкин, видать, опыт. Но ничего. Не стучит и славненько. Кстати говорил как-то, что ты его крестник.</p>
<p>
- Ну, это он пургу нес. Какой там крестник. Еще сказать, кто чей…</p>
<p>
… Той же ночью старлей Селиванов умер. Просто остановилось сердце. Устало…</p>
<p>
Впрочем, ежели подводить итог моего пребывания здесь в госпитале, Мне было грех жаловаться на недостаток внимания со стороны друзей, близких и далеких к собственной персоне. Весточки шли ото всюду, даже от школьных товарищей. И, бывало, по две-три на день. Очаровашка Эмма, всякий раз, доставляя очередное послание адресату, не преминула заметить: «Любят Вас, Гавриил Алексеевич» и хитровато скосив глазки, добавляла: «Наверное, есть за что». Да и едва ли не каждый знакомый командированный в Ташкент мой коллега, считал своим долгом засвидетельствовать свое почтение мне лично, и что греха таить - под рюмку коньяка. И каждый раз – это был праздник!</p>
<p>
Получил я письмишко и от своего тестя Сергея Сергеевича Федяева, отца, то есть, Галины, полковника теперь уже запаса. Послание, впрочем, на одной страничке. Но весьма убористо. А почерк - залюбуешься. Вот не смог недавний «начпрод» Округа испортить свою природную каллиграфию накладными, дебетно-кредитными простынками и прочими казенными справками. Грамотность безупречная и каждый абзац в тему. О дочери, впрочем, вскользь – вроде того, что пашет дева на ниве отечественного здравоохранения, а после успешной защиты диссертации появилась возможность проявить себя на хорошей исследовательской работе. Зовут, однако, мою пассию и в руководящую номенклатуру. В личной жизни «блюдет» нравственность, ну и, само-собой, ждет не дождется встречи. В общем, о всяких глупостях думать ей некогда, хотя и расцвела дева, прямо-таки цветочек. (Тут я не понял, к чему мой тестишко провозгласил сей румяный пассаж, но сердце тотчас тонюсенько отреагировало). Дальше бывший в большом авторитете вояка пунктирно пожелал мне «обрести себя на гражданке в новой действительности». И подытожил это место фразой, хотя и довольно банальной: «Главное - живой, а все другое поправимо». Тут я совершенно не понял, что собственно поправимо, но на душе стало тревожно.</p>