- Дак скоро в коллектив нас погонят! - вломилась вдруг грубо Сорока. Апейка заметил: на людях она как бы похвалялась своей грубоватостью, смотрите, мол, какая я смелая!
Она обрезала Андрея, возмущенного ее некультурностью, намеренно резко повторила:
- Скоро?
Апейка спокойно, устало, с какой-то вялой усмешкой сказал:
- Не скоро.
- Не скоро? - Сорока на мгновение растерялась: не ожидала такого. Женщины заволновались.
- Не скоро. - В тишине, готовой взорваться, добавил:
Совсем не будут. Гнать - не будут.
- Неужели? - выказывая всем мудрость свою, не поверила Сорока. Не только не скрывала, - похвалялась: не верьте никто; я не верю, и вы не верьте!
Женщины, готовые было успокоиться, настороженно примолкли. Смотрели на Апейку, ждали.
- Не будут. Сами проситься будете - придет пора!
- Ага! - насмешливо отозвалась Сорока. Ее весело поддержали.
- Будете! - Пророческая уверенность Апейки заставила притихнуть.
- Да мы еще посмотрим: принимать или не принимать! - помог Миканор.
- Тетку Авдотью отставить надо сразу! - подал звонкий голос Хоня. Чтоб хорошенько попросилась!
- А как не будем проситься? - опередила Сороку горячая Чернушиха.
- Попроситесь! Увидите, где выгода, - попроситесь! Каждый ведь добра себе хочет!
Тут забурлил нетерпеливый, беспорядочный гомон. Казалось, никто никого толком не слушал, все говорили, иногда кричали, высказывали свое, передуманное; сыпала какими-то присказками Сорока, багровела Чернушиха, вертелся, дурачился Зайчик. Апейка и не заикнулся, чтоб унять волнение, ринуться защищать свое, сосал себе самокрутку из газеты, утомленный, с виду безразличный. Это злило и вместе с тем смущало; шум то нарастал свирепо, то падал, обессилев, - вскоре и совсем утих.
Как последний шум ветра, что промчался над лесом, было недовольное, удивленное:
- Чего ето в коллектив всех обязательно?
На щеках Чернушихи пылали два неспокойных пятна, глаза посверкивали, укоряли. Андрей Рудой помог Апейке, тоном знатока терпеливо разъяснил:
- Коллектив - ето чтоб нужду крестьянскую одолеть ловчей. Рычаг, так сказать.
- Ты, Андрей, помолчи! Сами знаем, что рычаг!.. Не у тебя спрашивают!
Апейка выпустил изо рта дым, сбил пальцем с папиросы нагар. Глянул спокойно, как бы не понимая:
- Так вам же, должно, говорили - чего!
- Говорить-то говорили. Да мы что-то не уразумели.
- Чего-то не можем уразуметь.
Видел, понимал: ждали, надеялись, - может, что-либо новое, не слыханное ни от кого, скажет. Может, тайну какую, никем не открытую, откроет. Ждали, - видел по глазам, что наблюдали за ним то с надеждой, то с недоверием, с неприязнью, - ждали не безразлично. Ждали, как всюду в эти дни. В другом ряду вдруг увидел удивительно знакомое лицо; вспомнил сразу: тот, что сидел когда-то в боковушке за помощь бандитам. Василь Дятел. Во взгляде парня, или уже мужчины, были и надежда и настороженность; настороженность как-то особенно бросалась в глаза, - видно, оттого, что посматривал он исподлобья. "Смотрит все также..." - мелькнуло невольно в мыслях.
- Чего ж тут не уразуметь такого? - будто удивился Апейка, стараясь придумать, как повести дальше разговор.
- Да вот не можем...
Помолчал. Было слышно только, как звенят комары. Ломило руки, спину. Вопрос сам возник:
- Уморились?
Не ждали этого. Не сразу будто и поняли.
- Чего тут. Известно... - отозвалось несколько голосов.
Среди них один был Василя Дятла. Отметил про себя между прочим: смотрит на него как на знакомого, не отрекается.
"Но доверия - не много..."
- И я. Я так, можно сказать, совсем... запарился... - Шевельнул плечами, не скрывая: - Спину, будь она неладна, ломит! - Он виновато, подтрунивая над собой, покачал головой, перед всеми признал слабость свою: - Запарился! ..
- Ето я запарил! - засмеялся, попробовал поддержать Апейку Миканор.
- Старался очень! - сказал Даметик. - Не передохнул ни разу!
- Не говорите неправду, дядько! И отдыхал и работал не больше других! Работник просто не ахти!.. И работа - будь она неладна!
- Отвык, фактически, от сельского труда!
- Ето - не в канцелярии! - будто поддержал Дятел.
- А собирался еще на работу наниматься! - незлобиво припомнила Сорока.
- Собирался - признаю! Было такое! И теперь не отказываюсь, вот посплю - отойду! И - пожалуйста, нанимайте!
Только чтоб заплатили хорошо! И - чтоб харчи! И жиры чтоб, и мясо!
- Ага, захотел! С такими харчами я и сама работала б днями и ночами!.. Да еще что ты там наработаешь! Может, не столько наработаешь, сколько съешь!
- Работать буду, не жалея спины! Только ведь сами знаете, работа не легкая! Помахать косою, поднявшись ни свет ни заря! Вы ж, видать, спать не дадите!
- Не дам!
Апейка переждал смешки, заговорил, будто и не шутил совсем:
- Махать косой - это еще не все! Сами знаете. Надо ведь будет и носилки с сеном таскать целый день!
- Да в такую жарищу, не секрет!
- Дорогой ты работник, человече! Дорогая торба - не стоит горба! Поклонюся богу - другого попрошу на подмогу!
- Работа, тетка Сорока, дорогая! Как раз для горба!
Наживу что у вас или не наживу детям своим, а горб, видно, будет!
- Будет. Не обойдешь!
- Согнет в крюк!
- Трудное, фактически, крестьянское дело! - философски обобщил Рудой.
- Тяжелое. Не мешало б и облегчить! - согласился Апейка. Он вдруг почувствовал, как уходит слабость, усталость, как подхватывает задорное упорство. Сказал горячо: - Не мешало б! Думаете, кроме вас, не болит это ни у кого?
- А то болит?! - бросил Дятел.
- Болит.
2
Опыт крестьянского парня, волостного и районного руководителя, давно научил Апейку ценить в каждом разговоре конкретность, деловую точность.
Люди не переговаривались, даже от комаров не отмахивались, когда Апейка стал рассказывать, какие машины видел он недавно в Минске, выпущенные для крестьян. Она была словно необычайная красавица, та конная косилка, о которой рассказывал Апейка в красном, зыбком отсвете Миканорова костра. Василь Дятел будто воочию видел, как хорошо сидеть на удобном сиденье косарю, видел, слышал, как бегают-чикают проворные зубы-ножи, подрезая траву. А разве хуже те конные грабли: сиди себе да потягивай ручку, пружинистые железные грабли-вилы будут отбрасывать сзади чуть ли не целые копны. Косилки и грабли тут, в болотных местах, пока не всюду можно пустить, но на многих сенокосах они смогут работать. А молотилка тракторная - посмотрели б: громадина - как припятский пароход, не успеешь оглянуться - гумно целое снопов обмолотит! Ну, а машина, что копает картошку: есть и такая - картофелекопалка; это - просто чуда, иного не скажешь!
- Много чуд! Да денег - пуд! - первая вернула людей на землю Сорока. Апейке снова бросилось в глаза: Дятел, у которого только что сквозь недоверие пробивалось восхищение, кивнул согласно: правильно говорит!
- Пуд не пуд, а кое-чего стоит! - Апейка не спорил. - Один бедняк не купит!
- Ну вот, вот! Я ж и говорю! - Дятел теперь не кивнул - смотрел остро, ждал, что будет дальше.
- В том и загвоздка: один не разгонишься!..
- А зачем вам одной такие машины! - перебил Миканора, удивленно глянув на Сороку, Апейка. - Некоторым из них - целого села мало!
- Все коллектив, коллектив! - визгливо, со злостью и отчаянием, ворвалась Кулина Чернушкова.
Враз тишины, внимания как и не было. Снова запальчиво, беспорядочно доказывали Апейке, Миканору, Хоне, друг другу: "Какой коллектив, если один - одно, а другой, вроде бы, другое!" - "Ето ж, если б все одно тянули!" "Один спит, другой в носу ковыряет, а ты - разрывайся!.." - "Землю отдай, хозяйство!.." - вставил свое Дятел - наболевшее, будто злобное.
- Хозяйство там у некоторых! - плюнул с возмущением Миканор, едва унялся шум. - Полоска - лапоть не вмещается! Конь - дохлятина! А трясемся, орем! Будто дворцы пропадают!