Несколько раз Миканор ездил в Юровичи за землемером, но приезжал один. Землемера все не давали. Возвращаясь однажды, он увидел в поле несколько фигур, что шли горбясь за плугами. Две фигуры были и на поле у цагельни. Миканор быстро узнал Вроде Игната и Василя Дятла. Он потянул вожжи, направил телегу через борозды напрямую к Василю. Оставил коня, соскочил с телеги, стал ждать, пока тот, закруглив борозду, поравняется с ним.
Миканор понял: Дятел издали заметил его, но делает вид, что не видит. Это нетрудно ему: из-за коня Дятла почти не видно. Сивый конь деловито ступает привычной дорогой.
Заметив Хонину кобылу, идет бодро, охотно, так что Дятел вынужден даже сдерживать, натягивать вожжи. Чем ближе, пахарь все больше выступает из-за коня: видны уже шапка, плечо, рука, что крепко держит плуг, старательно управляет им. Лица не видать, оно опущено, его почти закрывает старая, выгоревшая шапка; вся фигура показывает одно - что пахарь увлечен делом, следит только за бороздой. В посконной, распахнутой рубашке, в посконных, порыжелых от земли портках, в лаптях с налипшей влажной землей, обветренный, с рыжеватой щетиной на щеках, подошел впритык, не подымая головы, готов был пройти мимо. Миканор ступил шаг к нему, ухватился за узду, остановил коня.
Дятел поднял голову, хмуро, недобро глянул. Недовольно ждал, что будет дальше. На бровях, на небритых щеках налипла пыль, забила ранние морщины у рта, на лбу. Из-под шапки через щеку шла засохшая потная полоса.
- Ты что ето! - не так спросил, как приказал Миканор.
- А что? - недовольно, не поддаваясь, ответил Василь.
- Зачем пашешь?
- Хочу, дак пашу. - Дятел сказал так спокойно, что Миканору послышалась в этом издевка.
- "Хочу"! Может, ты еще чего захочешь! - сказал Миканор, как бы приказывая, угрожая.
От бессилия, оттого, что Дятел не желает считаться с его правом, разбирало зло. Дятел, как бы показывая, что ему ни к чему этот разговор, дернул вожжи, решил идти дальше; Миканор сдержал коня. Не выпуская узды, строго сказал:
- Тебя предупреждали: ета земля - под колхоз!
Дятел неприязненно повел глазами. Миканор как ,бы увидел во взгляде его: вот принесло черта не вовремя!
- Говорили, - сказал Дятел, не скрывая недовольства, что вот надо заниматься глупым разговором. Добавил спокойно: - Мало кому что взбредет!
- Тебя предупреждали, не секрет, от имени власти!
Василь снова повел глазами: вот прилип! По-прежнему не
скрывал, что весь этот разговор наводит скуку.
- Ты - еще не вся власть! - В том, как Василь говорил, была неприступная уверенность, которая просто сби"
вала Миканора. - Не все и тебе можно! Есть еще закон!
- Да вот закон такой: лучшую землю - колхозу!
- Ето твой такой закон, - будто разоблачал, судил Василь. Судил спокойно, уверенно. - Который ты выдумал, чтоб тебе выгодно было! Чтоб заставить других в колхоз твой пойти! Думаешь, все тебе позволено!
- Ето разговорчики, не секрет, с кулацким духом! - Миканор высказал свое мнение со всей серьезностью, которой оно достойно было. - За такие разговорчики, не секрет, может не поздоровиться!
- Что ты пугаешь! - произнес Василь, еле сдерживаясь, нетерпеливо, с упорством. - Своего уже не паши! Своим уже не распоряжайся! - В нем все росло раздражение. - Ты дал мне ее? Ты дал ету землю, что распоряжаешься? Прирезал полдесятины, дак я могу отдать! Возьми себе ето свое добро, песок свой. На который навоза не напасешься. - Сдержал себя, как бы жалуясь кому-то, с издевательским неуважением сказал: - Каждый приходит, каждый командует, кому охота! Каждый - власть над тобой!
Дав понять, что разговор окончен, вновь, уже решительно, дернул вожжи. Миканор понял, что дальше спорить нет смысла; злясь на свое бессилие перед упорством этого упрямого Дятла, пригрозил:
- Я предупреждаю тебя. Чтоб потом не жаловался, что работал даром!
Он отпустил коня, твердым шагом пошел к телеге. Недовольно хлестнул вожжами. Телега опадала колесами в борозды, качалась, вдавливая стерню, он не замечал ничего.
Жгло, щемило: "Каждый командует, кому охота", "Ты - еще не власть", "Права не имеешь!" Думал мстительно:
"Я покажу тебе, "каждый" я или не "каждый"! Арап какойнибудь или властью поставленный за село отвечать! Нет у меня права или есть право!.. Держится еще как! Как и в самом деле - закона на него нет! Хуже Глушака старого! Тот хоть промолчит! А етот - открыто! Не признает нинего!..
Что ж, подожди, увидишь! Покажем, есть на тебя власть или нет!"
Утром, еще сквозь дремоту, услышал: мать сказала отцу - Василь сеять собирается. Быстро встал, оделся, вышел на крыльцо: на Дятловом дворе запряженный конь, на телеге - два мешка. Как раз в это время Дятел вынес короб - севалку. Спешил.
Сразу заметил Миканора - недовольно отвернулся. Сунул севалку в передок.
Миканор сошел с крыльца, стал у забора.
- Куда ето?
Дятел неприязненно глянул исподлобья, промолчал. Делал вид, что поправляет мешок.
- Сеять?
Опять промолчал. Нетерпеливо взглянул на хату: ждал кого-то.
- Смотри - предупреждаю: пропадет! - Попробовал подступиться по-доброму: - Слышь ты, ей-богу. Рассуди головой своей! Брось ето, иди к нам. Будет тебе земля! Все будет!
- Чего ты пристал! - сказал Дятел. - Дыхнуть не дает!
- Дыши сколько хочешь. Только, не секрет, знай: и мы дышать хочем. Ясно?
- Ето из-за тебя трудно всем!
Дятел бросил недовольный взгляд на хату и решительно направился к ней. Долго не появлялся. Когда Миканор снова вышел на крыльцо, двор был пуст, телеги не было.
Вечером Миканор узнал: Дятел посеял. "Ну что ж, пусть не обижается!" подумал с угрозой, с желанием отомстить.
7
Вечерами в Миканоровой хате часто рассуждали, как обживаться, где что строить. Когда речь заходила об этом, было заметно: люди оживали, говорили горячо, перебивали друг друга. Почти всегда такие рассуждения переходили в спор.
А говорить и спорить было о чем: каких приспособлений и машин добиваться, какие и где ставить конюшни, коровник, амбар. Высказывались также соображения, что надо баню, конечно, и школу, и ясли для детей. И хоть каждый знал, что все - надо, спорили, что самое важное, с чем подождать пока, советовали, как это разумно сделать; с чего начинать, куда податься, чтоб помогли.
Можно было заметить, что спорить об этом люди не привыкли: многие, особенно женщины, говорили несмело, неловко, как бы просили заранее извинить. Были такие, что слушали с недоверием, вставляли рассудительные, не очень добрые реплики: сказать можно все! - но большинство волновалось и верило, что прикидывают не напрасно. Особенно горячо говорил Миканор: его просто возмущало, что кто-то может думать, будто все их намерения - пустая выдумка; он нисколько не сомневался, что все будет сделано. Он так рисовал, какими будут Курени через пять лет, что не у одного дух захватывало. Он словно бы видел уже их своими глазами с широким колхозным двором, с фермами, где только породистые коровы; с тракторами, что пашут, и жнут, и молотят, с ветряными двигателями, которые дают электричество на фермы, в хаты, что забудут не только лучину, а и керосин. Он будто вел по неузнаваемой куреневской улице, на которой не только не увязают по колено, а и ног не пачкают, потому что вся она мощеная, а вдоль заборов положены тротуары. И это при том, что люди ходят не в лаптях или босые, а, не секрет, как в городе, в сапогах и ботинках. Хорошо было с Миканором в этих Куренях, и, если кто-нибудь высказывал вновь слово недоверия, так большинство начинало сердиться.
Такое заглядывание вперед у других, городских людей, называлось мечтами, В Куренях слова такого не знали, оно казалось не мужицким, панским, извечно ни к чему было оно в куреневских халупах. Не обрело жизнь в Куренях это слово и теперь. Те споры, которые велись под тихое мигание Миканоровой лампы, назывались по-новому - строить планы.