- Товарища Башлыкова можно оставить в партии, но указать на те недостатки, которые были здесь вскрыты...
Вышло так, что Белый, выступивший последним, будто просто поддержал предложение Галенчика. После нескольких спокойных, деловых слов председателя Башлыков сошел по ступенькам вниз, в зал.
2
Белый вызвал Апейку. Когда Апейка подошел к столу, Белый спокойно, буднично взглянул, попросил рассказать биографию.
Апейка повернулся и увидел привычное: зал, людей, что ожидали его слов. И от этого привычного почувствовал себя вдруг очень спокойно. Спокойно, ровно рассказал о жизни своей, ответил на вопросы.
Его немного удивило что-то непонятное, угрожающее в тоне, которым Галенчик сказал:
- Я предлагаю прочитать компрометирующие материалы, которые поступили на товарища Апеньку.
Тогда Апейка подумал, что Галенчик случайно неправильно произнес его фамилию; Апейка больше обратил внимание на недобрый, какой-то злорадный блеск в черных пронзительных глазах. По этому блеску Апейка понял, что ему угрожает опасность. Догадался, что опасность - в записках.
Он с настороженностью смотрел, как Белый выбирал из папки, перечитывал бумажки. Подготовился невольно к плохому. Однако первые записки никакой опасности не предвещали. Кто-то даже писал, что "комшшментирующих материялов на товарища Апейку можно написать много", так как он "такой партиец, что у него пусть бы все учились". Другой писал, что его незачем чистить, потому что он свой и все его и так знают. Были записки, в которых выражали недовольство порядками в районе. Две из них были написаны, может быть, теми же людьми, которые писали и Башлыкову:
в одной жаловались, что не хватает соли или керосина, в другой - что притесняют верующих. Вдруг одна - вот оно! - мазнула грязным намеком: "Почему товарищ Апейка скрывает, что настоящая его фамилия не Апейка, а Апенька? Не потому ли, что известный мироед-кулак Апенька - его род-"
ной брат?" Потом еще одна, такая же глупая и злая: "Пусть скажет, сколько съел кулацкого сала?" Однако самая пога"
ная была последняя: "В партийную комиссию. Прошу заявить на собрании. Может ли занимать важный советский пост такой человек, как Апейка, который сросся с кул-аками и сам фактически является их пособником и защитником?"
В зале, когда Белый читал последние записки, поднялся такой шум, что Белому приходилось прерывать чтение и посматривать в расшумевшиеся потемки. Кто-то крикнул хрипло и сильно: "Брехня!" Его поддержали, среди мужских степенных голосов - несколько возмущенных женских. Апейку эти голоса успокаивали и ободряли. Но тревога не проходила: удар был тяжелый, опасный. И все же Апейка старался не выдавать волнения: не только потому, что на него смотрело столько глаз. Где-то там, среди добрых, приязненных, помнил он все время, следили глаза, которые жаждали ему беды и боли.
- Почему я Апейка, а не Апенька, - заговорил он как можно спокойнее, с достоинством, - об этом лучше спросить у того пьяного попа, который записывал меня в метрическую книгу... - Кто-то засмеялся, другие поддержали сочувственным говорком. Апейка понял, что тон взят правильный: заговорил снова с той же спокойной насмешливостью: - А как я скрывал, кто мой брат и кто мой отец, - так это неизвестно только тому, кто писал записку... Хотя, - Апейка будто одумался, - он, наверно, знает это лучше других...
Опять засмеялись, кто-то крикнул, невесело, даже угрожающе: ч
- Знает!
Апейка переждал шум, сказал коротко, твердо:
- Сала у брата я не брал. Не брал и, значит, не ел.
Ни одного фунта. И брать не думаю. - Эти слова его также шумно одобрили..Он помолчал, подумал. - Что касается третьего вопроса, то, Апейка глянул на Белого, - он, можно сказать, не ко мне. Этот вопрос - к комиссии.
Белый кивнул, что согласен с ответом. Спросил зал, какие к товарищу Апейке вопросы. Постоял, обвел взглядом зал.
- Что тут спрашивать! Знают все.
- Свой человек!..
Белый терпеливо подождал. Постучал карандашом по графину. Говор притих.
- Кто хочет выступить о товарище Апейке?
- Выступления здесь ясные! Хороший человек!
- Справедливый!
Белый, прищурив глаза, вгляделся: кто там говорит?
Встал мужик, крупный, широкий, в расхристанной поддевке.
- Это я сказал! - Апейка узнал: "Сопот, рабочий с мельницы". Белый попросил его выйти к столу, но Сопот только повел плечом. - И тут хорошо. Среди народа. Удобней...
Дак вот говорю: хороший человек! Хороший, обходительный! .. Словом, партейный!.. Вот и все!
Мужик глянул на Белого, на Апейку, степенно, с достоинством сел. Белый снова спрашивал, кто еще скажет; снова был шум, слышалось: "Что тут говорить попусту!", "Ясно все!", "Свой человек!" Тогда поднялась, немного постояла, потом медленно пошла к столу Михаленко Ольга, смуглая, черная, как цыганка, швея из артели. Апейка хорошо знал ее: она была секретарем комсомольской ячейки артели, не раз приходила к нему. Совсем недавно возмущалась в его кабинете, что заведующий артелью и кладовщик разными махинациями наживаются на чужом труде, воруют, пьянствуют. Была еще - тоже совсем недавно - с просьбой: добивалась денег на ленинский уголок. Тихая, она запомнилась Апейке и какой-то, необычной при этой тихости, твердостью, упорством. Несмелая, похожая на цыганку, девушка эта судила все строгой, неизменной мерой требовательной совести.
Она и тут заговорила тихо, как бы несмело, однако стой верой в свою правоту, которая заставила всех слушать.
- Тут читали записки, в которых товарища Апейку как бы виноватят в том, что у него плохой брат. И еще делают такой намек, что, имея такого брата, можно ли занимать место в райисполкоме. Я не знаю, кто это писал, но по тому, что он написал, видно: человек он злой. Человек, который ищет, за что ухватиться, чтоб втоптать нашего председателя в грязь. Втоптать ни за что ни про что! - Она будто не слышала одобрительного гула в зале: жила одним своим волнением - высказать все, до конца. - Конечно, яблоки с одной яблони недалеко падают. Это правда. А люди каждый живет своим разумом, у каждого своя дорога. Брат брату, говорят, по несчастью друг. Это все равно как для сегодняшнего собрания сказано: такой брат, как у нашего председателя, - это правда, несчастье. Да еще если про того брата напоминают тебе, если его привязывают на шею, чтоб утопить тебя. - Она переждала говор, заявила убежденно: - Надо не искать, кого б еще привязать, а надо поглядеть - кто сам тот, кого собрались чистить. Какая у самого у него душа, или это душа большевика, или - кулака, спекулянта. У нашего председателя - душа большевика. Сам он весь - большевик настоящий, проверенный. Проверенный народом, который его знает. Знает уже не один год.
- Значит, вы считаете, что товарища Апейку незачем и обсуждать? блеснув глазами в зал, поддел ее Галенчик, - Может быть, освободить его от чистки?
- Можно было бы и освободить. - сказала она не колеблясь. Глядя прямо в глаза Галенчику, добавила еще тверже: - Чищеный он. Не один уже год чищенный.
Она молча, уверенно сошла со сцены, не обращая внимания ни на то, как покачал головой насмешливый Галенчик, ни на то, как глубокомысленно что-то записал он в блокнот. Когда он снова обвел взглядом зал, попросил слова молодой, звонкий голос. Еще по голосу Апейка узнал: Кудрявец. Поправляя на ходу ремень, одергивая складки на гимнастерке, решительным шагом Кудрявец пошел навстречу ему, к столу.
По тому, как он шел, как старался не встречаться взглядом, Апейка почувствовал, что Кудрявец вышел не защищать его. Кудрявец стал у края сцены, вскинул голову, как пловец, что приготовился броситься в воду. Набрав воздуха, он и бросился: прежде всего напал на комсомолку Михаленко за ее идейно непродуманное заявление, будто чистка партии не обязательна для всех партийцев. В партии все равны, сказал он, и чистку обязаны пройти все, снизу до самого верха. Поэтому заявление товарища Михаленко ошибочное, и он, Кудрявец, в принципе осуждает его.