Нет, это не привиделось. Все в движении. Никогда не было такого движения. Даже в Жлобине, в глуши этой, где на станции вечно дремали те, у кого случалась тут пересадка, даже здесь смотри что делается...
Слышал, как дотошная Анисья допытывалась:
- Все так и бросили?
- Чего там было бросать такого...
- Все ж таки - хата своя. Корова, конь.
- Хату заколотили. А за коровой присмотрит пока Тэкля, сестра. Говорят, потом перевезти можно будет. По железной дороге... А коня - не было. Сдох летось по весне...
- От чего ж это? - посочувствовала2 ужаснулась Анисья.
- А кто его знает. Хвороба какая-то. Сдох. От чего ни сдох - легче не будет. Сдох...
- И не страшно?
- Чего?
- Ехать в белый свет. На пустое, может, место. Где ни хаты, ни двора. Да и не близко, может?
- Далеко. Игнатко, как оно зовется? Вот не запомню никак. Похоже на "кыш-кыш"...
- Кыштым, - помог с достоинством мальчишеский голос.
- Вот, Кыш-тым. Говорю, похоже "кыш-кыш". Далеко.
За горами Урал.
- Далеко.
- Ну вот... А страшно не страшно - что с того? Все равно не жить же одним тут. Он - там, мы - тут. И так уже год целый, считай, не виделись. Дети соскучились, и онг, пишет, скучает.
- А крыша там, хата есть какая?
- Барак, говорит, есть. Поживем, а там сколотим свою.
Он у меня не калека. Хозяин. И чтоб пить, как некоторые, - так не-ет. И курить, считай, не курит. Хозяин. Завод строит.
Дак и хату себе обстроит, может.
- Жалко было?
- Чего?
- Ну, родные места. Жизнь всю прожили. Родина. Батько, матка живы, может? ..
- Матка жива, а батько помер... Жалко, да только что с того? Родные не родные, а только если там лучше будет - дак и родные будут. Наших сколько уже в Сибирь переехало, и дальше, за Сибирь еще, говорят. И живут. Привыкли. Как на родине там.
- Весь Совецкий Союз - родина. Ето правда, - сказала Анисья.
- Я ж и говорю Рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше.
Апейка раскрыл глаза, посмотрел: женщина, румяная от духоты, с проседью, без платка, но в кожухе. Одной рукой прижимала к себе ребенка, другая лежала на головке девчурки, что сидела на мешке у ее колен; девчурка спала, положив русую головку на материны колени. Еще на одном мешке сидел мальчик - Игнат, недоспавшими, но внимательными глазами смотрел вокруг - стерег отцовское добро.
- Вы кто такой сам будете? - услышал вдруг Апейка.
Спрашивал его мужик справа, с плоским лицом, бородатый, в телячьей шапке.
- А почему это интересует вас?
- Да вот, не наборщик ли, случайно? - Мужик заметил недоумение на лице Апейки. - Ну, может, набираете людей куда-нибудь?
- А! Нет.
Вмешался, не сразу, другой, тоже бородатый, с острыми глазками:
- А откуда, издалека? - Он сидел на фанерном сундучке. Повозился, сел удобнее, разъяснил: - На заработки едем.
Дак вот и спрашиваем...
- Так вы ж, может, выбрали уже дорогу?
- Да так что и нет. В том и дело, что нет. - Он снова разъяснил: Летом в болоте под Оршей работы, говорят, не переработать, а теперь, зимою, - куда? ..
Тот, в телячьей шапке, помог ему:
- Надумали, поедем - попытаем. Без спросу сидя - все равно не найдешь.
Судя по тому, как сразу прилип к их разговору третий, в поддевке из шинели, их было трое. Апейка глянул испытующе, остро:
- А как же хозяйства? Побросали?
Телячья шапка кивнула неопределенно:
- Можно сказать, что и побросали...
- От твердого задания или от колхоза? - пошел Апейка напрямую.
- У меня было, - спокойно признался тот, что в телячьей шапке. - А у них - нет. Они - маломощные. Андрей, - кивнул он на молчаливого, - этот дак в колхозе уже был. Да и теперь в колхозе, можно сказать.
- И ему твердое - неправильно... - отозвался молчаливый, в поддевке. За то, что в колхоз отказался... "Посмотрю", - сказал...
- Чего ж вы из колхоза? - Апейка глянул на молчаливого.
Тот спрятал глаза, зло махнул рукой.
- Там колхоз такой, - взялся объяснять тот, что сидел на сундучке. Колхоз. Кони дохнут. Сеять нечем. Половина погнила, половину - потеряли, порастаскали. Работают - ворон ловят в поле. Поспит в борозде - "палочку" поставь.
Базар какой-то.
Апейка слова не успел сказать в ответ: подошел чуть не впритык бородатый в телячьей шапке, решительно, горячо дохнул:
- Ярощук спрашивает: "Пойдешь или нет?" - Он передохнул. - "Другие как кто, а я - нет. Не пойду!" - говорю. Ярощук: "Почему?!" - "Не уверен", - говорю. Тогда он, Ярощук: "Ты ч-что ж, не веришь советской власти?!" Да я сам не глупого батька дитя. "Советской власти, говорю, верю, а в колхозе - не уверен". Он, Ярощук, как услышал - позеленел от злости, что не его взяла. Что я упираюсь. И как бы еще надсмехаюсь над ним. Хотя какой там смех. За живое взяло: кричать хочется. И упрямство - как у норовистого коня. "Д-добре!" - говорит. Так говорит, что вижу: добра не будет. И правда - твердое задание мне! Влепил, да еще грозится: "Не оставишь кулацкие штучки - изолируем! Как опасный элемент!.." - Бородатый плюнул со злостью, подергал бороду дрожащей рукой. - Я выполнил все: подмел под метлу. Детей голодных оставил. Одолжил, чего не хватило.
А выполнил. - Оба его товарища кивали: все, как было, говорит. Тот же, в телячьей шапке, смотрел не видя. Жил воспоминанием. - Оно то правда, я г опасный, - произнес потом в раздумье. - Опасный, правда. Люди смотрят на меня. Как я - так и они. А только если разобраться, - он будто возразил кому-то, - так опасный элемент, по правде, не я, а тот колхоз. Он, такой колхоз, - самый опасный элемент!
- А кто ж виноват, что колхоз такой? - задело Апейку.
Он будто обвинял. Обвинял строго, не колеблясь.
- А - я?
- А кто же? И вы. И он, - кивнул Апейка на Андрея, колхозника. - И все.
- Кто как, а я - ни при чем, - отрезал твердозаданник. - Я так думаю:
беретесь научить людей жить по-новому, дак учите. Учите! - Уже он обвинял Апейку. - Наладьте сначала, а потом других зовите. А то впихнули людей, не разобрались толком с одними, а скорей гонят других. Как на пожар.
Трубят на весь свет - первые среди всех! Скоро добьемся на сто процентов! Герои на всю республику! Портреты печатают в газетах, хвалят! Берите пример!..
Апейка спросил, из какого они района. Оказалось, из Климовичского, слава о котором действительно гремела по всей республике.
- И откуда он, толк тот, будет? - вступил в разговор сидевший на сундучке. - Прислали того Ярощука колхоз строить, А он сам ни пахал, ни сеял никогда.
- И пахать не будет!
- Конечно ж не будет. А командует! Ему лишь бы скорей! Лишь бы впихнуть да доложить! Что задание выполнил, организовал всех! Да скорей домой, в город, к жене теплой своей!
- Да разве ж он думать будет толком, что выйдет из всего этого завтра?
- Он-то не думает, а что ж - вы думаете? - поддел строго Апейка. Земледельцы! Бросили землю, поле - пусть дядя пашет!
Пускай дядя колхоз подымает, народ кормит!
Они не ожидали такого поворота. Апейка заметил, как сразу ушли в себя, обособились от него.
- Было время, кормили, - неприязненно сказал тот, в телячьей шапке. - И пахали, и сеяли, и кормили.
- Да не очень-то и кормили, - снова пошел в наступление Апейка. Чувствовал: не угов-аривать надо, а наступать твердо. - Нечем особенно хвалиться. И раньше - не густо.
А теперь, когда заводов столько строится, когда города растут, - и совсем на голодный паек посадили б!
Бородатый глянул из-под телячьей шапки:
- Посмотрим, как вас колхозы накормят!
Апейка словно ожидал этого:
- Вот именно - смотреть будете! Другие будут пахать, сеять, биться, подымая хозяйство в селах, а вы - смотреть! - Он сказал тому, что в телячьей шапке: - Сами удираете, да еще за собой людей тянете!
- Никого я не тяну! Я отщил, может, еще пятерых! Если б я хотел, дак полсела, может, пошло б!
Его товарищи кивали: правду говорят, сами пошли, и другие просились.
- Не одни мы, - как бы повинился сидевший на сундучке. - Думаете, тут, на вокзале, мало таких? Половина, может, а то и больше. Все смотрят, куда бы деться...