Курдицкий Вячеслав
Дыхание Харута
Вячеслав Курдицкий
ДЫХАНИЕ ХАРУТА
Глава первая. Легенда
Человек живет в одиночестве, и забывчивость - давнее наследие отца нашего Адама, да будет над ним мир. Как могучий силь* перекатывает большие и малые камни из ущелий в низины, так и время сбрасывает к подножию памяти следы больших и малых событий. Человек уходит вперед, но если он оглянется, то прошлое властно позовет его - и преткнется нога его о камень, и смутится дух, и глаза его потеряют цель..." По свидетельству тех, кто ведет счет событиям, это произошло трижды за семь тысяч лет до года хиджры**. У подножия гор Каф, что кольцом обтекают землю и служат опорой небесному своду, жила красавица по имени Зохре. Голос ее был чист, как звон серебра, упавшего на камень, и ласкал слух, словно журчание родника в полуденный час пути. Ее стан был тонок, как буква элиф***, а бедра тяжелы, как батман пшеницы, и когда открывала она лицо свое, луна от зависти куталась в тучи. Вот какая была несравненная красавица Зохре! Еще не пропели ей соловьи пятнадцатый раз весеннюю песню. Зной дней не рассыпал шафран на тюльпанах щек, а груз пролетевших лет не сгорбил стана буквой нун****. Но боялась Зохре этого времени и ожесточила душу свою. Многие славные батыры, покрыв себя одеждой паломников, спешили на свидание с красавицей Зохре. А она смеялась им в глаза и требовала, чтобы батыры вырывали сердца свои и складывали на ее порог в знак доказательства своей любви. Чего не сделает человек ради великого чувства! И батыры выполняли желание красавицы. А она смеялась еще громче и говорила: "Только тот, чьим свадебным подарком будет мое бессмертие, только тот..." Вот какая была жестокая красавица Зохре! Нет силы и мощи, кроме как у аллаха*****. Не дано вершиться бессмертию одной только силой любви к женщине. Оно - удел любви к людям и к родной земле, а ослепленные страстью батыры покинули кочевья и забыли соплеменников. Поэтому, бессильные перед требованием Зохре, они уходили, оставив сердца свои у ног жестокой красавицы. Капли крови из их разорванных грудей украсили пустыню алыми маками, а слезы их до сих пор собирают жаворонки. Видишь, как они камнем падают с высоты на землю? Это они хотят отнести капли горечи к престолу Того, кто украсил небо звездами. Но тяжелы слезы бессердечных батыров. И роняют их жаворонки, и снова падают за ними. А там, где они остались неподобранными, - смотри! - выросли седые метелки горькой степной полыни. Никто не знал черной тайны красавицы Зохре. Никто не знал, что она уже отвергла давно человека, который есть жемчужина в раковине бытия и лучшая часть всего сущего. А открыла лицо свое дэву***** Харуту. Страшен был дэв, как сорок смертных грехов. Рога его сверкали, словно черные молнии. Смрадный запах исходил от лохматой шерсти. Словно зубы паука пустыни - фаланги, торчали кривые зазубренные когти на пальцах его, коленях и пятках. Но ведомо было ему одно из трех тайных имен аллаха, дарующих бессмертие. И когда царь странников - Солнце перешло из созвездия Весов в созвездие Скорпиона, опустилась чаша Весов: в этот миг развязала Зохре свой пояс, а Харут сделал тайное явным. Не знали люди, что сердца батыров, оставленные у порога Зохре, пожирает Харут после любовных утех с красавицей. Но скорбели они о лучших сыновьях своих, ставших жертвой безрассудной страсти, и дошла их скорбь до славного батыра Марута. Глянул батыр орлиным глазом вдаль, увидел, как дэв пожирает сердца людей, и преисполнился великим гневом. Ударил он о землю пиалу с зеленым чаем и разбил ее на тысячу кусков. И котел разбил, и тунче*, и проклял коварного духа пустыни страшным проклятием. Сел Марут на коня, ноги которого были подобны четырем смерчам, а хвост хлестал, как самум. Взял саадак** с луком и колчан со стрелами и поехал на битву с дэвом от берегов шафрановой Джейхун-реки в мрачное царство Иблиса, куда умчал свою возлюбленную Харут. Долго длилась их битва. Уже десять переходов сделало Солнце-повелитель планет - по четвертому своду***, уже вступило оно под сень покрывала созвездия Девы, а бой все не затихал. Метал батыр в Харута огненные стрелы своего гнева, и прожигали землю насквозь эти стрелы. Но взлетал вверх Харут огненным столбом, метался, словно нетопырь, визжал, как дикобраз, схваченный за морду барсом, и дышал на батыра смрадным жаром. О путник, идущий в неведомое извилистой тропой жизни, это был большой жар. От него таяли воском саксаул, и седин, и янтак - верблюжья колючка. Таяли пушистые шарики кандыма и каменные города с людьми, и черным становился золотой песок пустыни. Люди превращались в пар, в ничто. А те, которые сохранили дыхание в ноздрях своих, они, о путник, стали безумными и принялись терзать ближних своих. И тогда крикнул Марут голосом грома, позвал людей на помощь себе. Очнулись они от безумия, взялись за руки и стеной пошли на духа пустыни. Теперь бессилен был против них его адский жар, потому что страшен он только для одинокого. И победили они. Когда завершило Солнце тринадцатый переход и вошло в созвездие Стрельца, настигла карающая стрела коварного дэва. Огромной черной змеей уполз Харут под землю на вечные муки, уготованные ему. А Марут, обретший в этой битве силу небожителей, сказал Зохре: "Ты хотела бессмертия? Да будет так! Но кому даруется долгая жизнь, у того меняется внешний вид". И вывернул он Зохре ребра наружу, превратил ее в мерзкую черепаху. "Живи! - сказал. - Живи и питайся прахом сущего, погубленного по твоей вине. И когда соберешь весь прах, восстанут для новой жизни погубленные, а ты погрузишься в вечность мрака и пламени. Так начертано на листьях дерева Туби". Тогда отверзла Зохре пасть и проскрежетала: "Я видела листья дерева Судеб. Там не написано сказанного тобою. Ты восстаешь против несокрушимого, одумайся!" И засмеялся батыр и сказал: "Я и те, кто сражался со мной рядом, записали эти слова. Мы записали! И так будет, пока над миром не перестанет всходить луна!" Черным прозвали люди место битвы с дэвом. И до сих пор еще ползает там бессмертная Зохре-черепаха и потомки ее - порождение Высокомерия и Зла. Ползают и подбирают летучий прах, и не дано им питаться ничем, кроме земли. Но уже недолго осталось им ползать, о путник, знающий свою дорогу и не закрывающий глаз от светила. Иди и поведай братьям, что час близок".
Глава вторая. Двое
Красный огонек сигареты то вспыхивал, то притухал: словно маленький светлячок танцевал в темноте свой беззаботный танец. Мергенов курил, лежа на спине, ощущая всем телом тепло нагретого за день песка, и пускал дым прямо вверх. Было новолуние. Четкие колючие звезды представлялись частыми проколами в плотном полотнище палатки. Когда дым, выдохнутый Мергеновым, смягчал их острый блеск, казалось, что новый Млечный Путь ширится и растет во Вселенной. - Между прочим, - сказал Мергенов в темноту, - черепаха в самом деле считается у нас бессмертной. Помню, как-то в детстве мальчишки отрубили одной черепашке голову, чтобы проверить это. Она две недели по двору ползала и прятала лапы, если ее трогали. А потом куда-то пропала. Дед сказал, что она новую голову отращивать пошла. Темнота зашевелилась и, помедлив, ответила голосом Игоря Петровича: - Жаль. - Что жаль? - Жаль, что люди лишены такой возможности - головы свои менять не могут... Впрочем, черепахи тоже. И ваша околела вполне благополучно где-нибудь под забором. - Вероятно, - согласился Мергенов, - но все равно живучесть просто поразительная. Он похлопал по карманам, достал новую сигарету, чиркнул спичкой. Колеблющийся огонек осветил юношеское лицо тонкого, чеканного рисунка лицо древнего кочевника туркменских степей: красиво очерченные губы, нос с небольшой горбинкой и нервными ноздрями, чуть выступающие скулы, высокий лоб с крылатым росчерком бровей. Спичка погасла. - Курите вы очень много, - сказал Игорь Петрович. - Поэтому и устаете так сильно в пути... Кашляете. Представляю, что из вас будет, когда до моих лет доживете. Словно школьник, пойманный учителем за чем-то запретным, Мергенов инстинктивно сунул сигарету в песок. - Привычка. - В двадцать лет привычек не бывает. Они попозже приходят. - Мне уже двадцать пять. - Тем хуже для вас... Надо полезные привычки в себе воспитывать: за дорогой, например, следить и компас с собой брать, когда из дому уходишь. Они помолчали, и Мергенов подумал, что в данном случае он совсем не виноват. На протяжении всего их десятидневного пути по пескам Игорь Петрович сам всегда выбирал маршрут. Да и компас у него был. Кто же знал, что он не захватил его в то утро... Все дело испортил, конечно, ветер. Поначалу он был не такой уж сильный и не внушал тревоги. Однако ветер есть ветер. И когда они спохватились, он уже зализал все следы - и их следы, и те непонятные трехпалые отпечатки. Странный зверь прошел по песку. Недаром следы так заинтересовали Игоря Петровича. "Вот если бы Дурсун увидела их", - подумал Мергенов. Она просто бредит желанием обнаружить новые виды животных в Каракумах. Он не раз говорил ей: "Ну что ты с авторитетами сражаешься! Еще Жорж Кювье сказал, что все крупные позвоночные уже известны науке". Но с Дурсун спорить было трудно - когда человек одержим, он не принимает никаких доводов. Дурсун даже шла в контрнаступление: "Авторитеты!.. Закопался в своих бакелитах и мирабелитах и ничего не знаешь! Да после Кювье добрых три десятка новых животных нашли! В Африке, например, огромного белого носорога и гигантскую свинью, горную гориллу и карликового бегемота, окапи и..." - "Но это же - в Африке", - поддразнивал Мергенов. "А у нас - что? - возмущалась Дурсун. - Каракумы почище всяких Африк. В нашей пустыне наверняка живут такие звери, которые никому даже не снились!" - "Кроме тебя..." - "Ну, знаешь что!.." И все-таки Дурсун может оказаться права. По крайней мере, даже Игорь Петрович не смог определить, кому принадлежат таинственные следы, которые неожиданно увели их от палатки и заставили блуждать по барханам.
- Вы не спите, Игорь Петрович? - Пытаюсь уснуть. А вы почему ворочаетесь? - Я думаю. - Полезное занятие. Но заниматься им лучше с утра, на; свежую голову. Тем более, завтра нам придется много думать... И как это, скажите, угораздило вас заблудиться? Мне еще простительно, я не здешний. А вы - абориген пустыни! - побежали за ящерицей и потеряли дорогу. Как же это, а? - Какой я абориген... Я всего третий раз в экспедиции. - Все равно вы местный житель. И ящериц всех должны знать. - Черт бы ее побрал, эту ящерицу! - пробормотал Мергенов. - Не видел я и не слыхал о таких... Вы не обратили внимания - по отпечаткам похоже, будто пальцы животного кончаются не когтями, а копытцами? - Обратил, да что толку! Копытца загадки не решают. - Даже предположительно? - Даже предположительно. В разные времена разные звери здесь обитали. Будь сейчас конец палеозоя, следы могли принадлежать, скажем, травоядному диноцефалу*. Хотя... у того должно быть пять пальцев, а не три. И все равно, при самой буйной фантазии, трудно предположить, чтобы сей уважаемый ящер добрел до нас живым через расстояние в двести пятьдесят миллионов лет. - А кистеперая рыба? - То - в океане. Там условия на протяжении геологических эпох сохраняли свою стабильность, а на поверхности планеты - совсем иное дело. - Ну, Игорь Петрович, вы не справедливы к нашим пескам! Они, может быть, всего на какую-то десятую часть изучены. Кто знает, какие твари обитают в недоступных для человека местах. - Все может быть, - согласился Игорь Петрович. - Ископаемые твари не только в недоступных местах живут. Последней фразы Мергенов не понял. Деликатно помолчав, он спросил: - Скажите, а эти диноцефалы, они очень, как бы это сказать... очень неприятные по внешности? Игорь Петрович повозился в темноте, тихо булькнула вода в баклажке, и до Мергенова долетело сдержанное ругательство. - Неприятно, коллега, что воды у нас с вами осталось с гулькин нос. - Да вы пейте! Завтра отыщем либо воду, либо нашу палатку. - Вы так думаете? Что ж, в ваши годы и я был оптимистом. Ломился бездорожьем и в природу, и в человека... - А теперь? - Теперь ваша очередь ломиться, а мне - со стороны посматривать.