— Чтобы не дать забыться мне.
— Это как? — не понял Падуб.
— Мы договорились, что вы не сделаете ничего, на что я не дам согласия или о чем не попрошу. Я опасаюсь, что в разгар страсти могу попросить о таком, чего не вынесет мое тело.
— Что? — Падуб нахмурился, пытаясь сообразить.
— Она говорит, что ей нравится боль, и что она может попросить такого, что сама же не перенесет, — объяснил Ясень.
— Врунья-сидхе! — скривился Падуб.
— Клянусь, что не вру. Мне нужно, чтобы за мной приглядывали и не дали мне навредить себе самой.
Падуб так стукнул по зеркалу, что на его стороне оно закачалось. Я невольно вздрогнула.
— Ты нас боишься, — сказал он. — Не бывает, чтобы сидхе хотел переспать с тем, кого боится.
— За всех сидхе я не отвечаю.
— Ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно? — спросил Падуб.
Тут я подняла взгляд и посмотрела ему прямо в глаза, чтобы он увидел там эту правду:
— Очень хочу.
Глава четырнадцатая
Наконец зеркало снова стало просто зеркалом. Гоблины прибудут к ночи — с эскортом из Красных колпаков, чтобы «противостоять коварству сидхе». Поскольку Дойль не в форме, мне придется выбирать других стражей для наблюдения, а тем, кому я больше всего доверяю, такая служба не по душе.
Мороз разделил бы эту обязанность с Дойлем, если ему приказать, но ему откровенно не нравилось видеть меня с другими мужчинами. Дойля он переносил нормально, но больше ни с кем мою постель не делил. Рис в этом плане был менее разборчив, но просить его, чтобы он наблюдал за моим сексом с гоблинами — это все равно что его самого пытать. Ему секс с гоблинами стоил глаза.
— Ты серьезно говорила насчет боли? — спросил Рис.
— Да, — сказала я.
— А ты знаешь, насколько это мне не по душе?
Я подумала и кивнула.
— Это такая вещь — либо ты ее понимаешь, либо нет.
— Я вот тоже не понимаю, — заметил Мороз.
Я промолчала, потому что на самом деле Мороз понимал больше, чем ему казалось. Причинять мне боль он не любил, но там связать, тут прихватить — очень даже его заводило. Но раз он не считал бондаж разновидностью садо-мазо, то я с ним спорить не стала.
— А Дойль понимает, — сказал Рис.
Я кивнула.
— Но ты ведь получаешь удовольствие от нормального секса? — уточнил Рис.
— Нормальный — слово оценочное. Тот секс, которым я занимаюсь, мне нравится.
Он глубоко вздохнул и перефразировал:
— Я не хотел расставлять оценки, я хотел спросить: когда ты не просишь от нас… ну, бондажа, к примеру, — это только потому, что нам это не нравится, по твоему мнению? Мне хотелось бы получить уверенность, что тебе на самом деле хорошо со мной в постели.
Я обняла его, но не слишком прижимаясь — так, чтобы смотреть ему в лицо.
— Мне очень, очень хорошо с тобой в постели. И с другими тоже. Просто иногда мне хочется чего-то погрубее. Каждый день мне гоблинской любви совсем не нужно, но мысль о ней меня возбуждает.
Он вздрогнул, причем не от удовольствия. От страха.
— Я теперь знаю, спасибо тебе, что глаз я потерял только из-за собственного невежества. Если б я не пренебрегал чужой культурой, как все сидхе, я бы знал, что у гоблинов даже пленники могут обговаривать условия секса. Я бы запретил им меня калечить. Но я считал это пыткой, а палачам условия не ставят.
— Пытка у гоблинов — совсем, совсем другое.
Он снова вздрогнул.
Я обняла его, чтобы стереть страх с его лица.
— Нам надо выбрать, кому доверить сегодня мою охрану.
Он прижал меня крепче.
— Прости, Мерри, я не смогу. Просто не смогу.
Я прошептала ему в щеку:
— Я понимаю. Все в порядке.
— Я могу, — сказал Мороз.
Я повернулась к нему в объятиях Риса. Лицо у Мороза стало надменной маской — в лучшем его стиле. Холодное и прекрасное. Только мне стало понятно: он боялся не того, что отвращение помешает ему исполнять служебные обязанности, а того, что зрелище может слишком его возбудить. У него чувства нередко брали верх над разумом, а ожидающееся зрелище заденет слишком многие его тайные струнки. В присутствии Дойля он с лишними эмоциями сумел бы справиться, но Дойля не будет. Так кого же я могу попросить меня охранять?
В зеркале вдруг проявилась спальня королевы. Мы поначалу наложили на стекло чары, которые никому не давали за нами подглядывать, но королева на это плохо среагировала. Так что ей предоставили прямой доступ. Мы в результате лишились тайны частной жизни, зато ярость Андаис снизилась до более приемлемого уровня.
Еще один результат — что я теперь спала где угодно, только не здесь. Королеве объяснили, что секс нас полностью изматывает, и мы засыпаем прямо на месте. Пока что объяснение прокатывало.
Королева была в крови от локтей до ног. В глаза это не бросалось при ее черной одежде, но промокшая от крови ткань так и липла к телу. В руке у нее был нож — настолько залитый кровью, что наверняка рукоятка скользила.
На постель мне и смотреть не хотелось, но пришлось. Вместе с Рисом, который по-прежнему меня обнимал, мы повернулись к кровати — замедленным таким движением, когда и хочешь посмотреть, и боишься.
Наверное, там лежал Кристалл, но видна была только окровавленная масса в форме мужского тела — причем насчет пола я судила только по широким плечам и узким бедрам. Лежал он на животе, там же, где мы видели его в последний раз. Рука свесилась с кровати и непроизвольно подергивалась — наверное, Андаис нерв повредила или что там.
У меня слезы хлынули из глаз. Я ничего не могла с собой поделать. Рис прижал меня лицом к своему плечу, чтобы я не смотрела. Я не сопротивлялась. Я все уже увидела, что она хотела мне показать, хоть и не понимала, зачем она этого хотела. Обычно она обращалась так с врагами, с изменниками. С теми, у кого выбивала сведения, или с преступниками, которые осуждены были на пытку. За что же она превратила в кровавое мясо Кристалла? За что?! Мне хотелось крикнуть это ей в лицо.
Руки Риса напряглись, словно он прочитал мои мысли.
— Ты врала, что собираешься заняться сексом с Рисом, — сказала вдруг она.
— Нет, — возразила я. — Мы просто не успели еще отойти от зеркала после разговора с гоблинами.
Я вытерла глаза и повернулась лицом к моей королеве. Боги, как же я ее ненавижу!
— Ты как будто бледна и не слишком расположена к сексу, племянница. — Она чуть ли не мурлыкала от удовольствия при виде моей реакции. Неужели только в этом дело? Ей просто нравится меня изводить? Неужели Кристалл для нее ничего значит, и она им просто пользуется, чтобы сделать больно мне?
— Я прикажу Шолто доставить Риса домой. Он зачарует мне зеркало, как у тебя, а потом разделит мое общество, как всегда того хотел. — Тут она глянула на Риса трехцветно-серыми глазами, глянула в самую душу. — Ты ведь меня по-прежнему хочешь, Рис?
Опасный вопрос. Рис ответил медленно, подбирая слова:
— Разве найдется тот, кто откажется от твоей красоты? Но ты хочешь, чтобы Мерри забеременела, и я должен быть при ней, подчиняясь твоему приказу.
— А если я прикажу тебе вернуться?
— Ты обещала, что все мужчины, разделившие со мной постель, останутся моими, — сказала я. — Ты поклялась!
— За исключением Мистраля. Его я тебе не отдавала.
— За исключением Мистраля, — согласилась я, стараясь говорить тихо и ровно.
— Ты бы расстроилась больше, если бы сейчас в моей кровати лежал не Кристалл, а Рис?
Еще один опасный вопрос. Перебрав несколько ответов, я остановилась на честном:
— Да.
— Ты не можешь их всех любить, Мередит. Ни одна женщина не может любить их всех!
— Пусть не всем сердцем, моя королева, но я их люблю. Люблю, потому что они мои подчиненные. Меня приучили заботиться о тех, за кого я в ответе.
— Опять мой брат говорит твоими устами. — Она всплеснула руками, забрызгав зеркало кровью — вряд ли нарочно. — Со мной связался сэр Хью. Говорят, Тараниса заставят пожертвовать жизнью ради его народа. Поговаривают о цареубийстве, Мередит. О том, что Благой двор многое потерял под его безумным правлением.