Высокие каблуки — единственное, о чем попросили близнецы. Единственная их просьба. Я шевельнула полой халата, блеснув четырехдюймовым каблуком и кожаными ремешками, обвивающими голень. Падуб зарычал от восторга; Ясень лучше себя контролировал, но и он не полностью совладал с лицом. Они хотели, чтобы моя белая плоть прижалась к их золотистой. Хотели познать плоть сидхе, и не только ради обещанной магии.
Как и я, они знали, что значит быть отщепенцем. Что значит отличаться от всех, кто тебя окружает.
Джонти упал передо мной на колено. Стоя на коленях, он смотрел прямо мне в глаза, невольно напоминая, какая я маленькая.
— Джонти! — позвала я.
— Да, принцесса?
Я вгляделась в его лицо. Так близко разница стала еще видней: кожа почти гладкая, мягко-серого цвета. Он улыбнулся; запомнившиеся мне кривые клыки стали ровней, белее, не такими жуткими — больше похожими на человеческие зубы, чем на звериные клыки.
— Что с тобой случилось, Джонти? — спросила я.
— Ты, принцесса.
— Объясни понятней.
— На всех нас подействовала твоя рука крови — в ту зимнюю ночь.
Нахмурившись, я попыталась сформулировать вопрос, но как его формулировать, когда не понимаешь, о чем спрашивать?
— Я не понимаю тебя, Джонти.
— Твоя рука крови вернула нам нашу магию.
— Вы не вернулись в полную силу, — сказал Падуб.
Джонти злобно на него глянул:
— Нет, не вернулись, полурослик верно говорит. Но и такой силы у нас веками не было.
Он снова повернулся ко мне, и злость растаяла у него в глазах. Теперь во взгляде светилась нежность, совершенно неожиданная для гоблина. Красные колпаки славятся свирепостью, а не добротой.
— Так почему же вы пришли сюда, Джонти?
— Все хотят, чтобы ты коснулась их, как коснулась нас. Хотят вернуть себе магию.
— А почему ты раньше меня не попросил?
— А ты бы согласилась?
— Ты нас спас, Джонти, и я это не забыла. Но кроме того, я принцесса — и моя задача, моя работа состоит в том, чтобы вернуть магию всей нашей стране. Всей стране фейри. А значит, и тебе и твоему народу.
Джонти опустил взгляд и сказал так тихо, как только позволял его бас:
— Я знал, что ты не откажешь нам, если мы встанем прямо перед тобой, знал, что рука крови будет нас звать, и ты не устоишь. Но я не думал, что ты просто согласишься — даже на расстоянии.
Он поднял голову: красные глаза затуманились. Красные колпаки не плачут, никогда не плачут!
Из глаза скатилась одинокая слеза. Слеза цвета свежей крови. И я поступила, как заведено у гоблинов. Слезы у них драгоценны, кровь — драгоценна еще более. Я тронула пальцем щеку Джонти и поймала слезинку, пока она не успела затеряться в крови, струившейся у него по лицу.
Слезинка дрожала у меня на пальце, будто настоящая слеза, но была красная как кровь. Я поднесла палец ко рту и выпила слезинку.
Глава двадцать первая
Порой весь мир задерживает дыхание. Словно сам воздух замирает, словно время делает глубокий вздох перед тем, как…
Сладко-металлический и одновременно соленый вкус растекся на языке. Капля словно увеличивалась и росла — пока не скользнула в горло полноценным глотком прохладной, хрустальной воды, только вода была соленой как океан и на вкус как кровь.
Все вокруг воспринималось как-то по отдельности, словно двигалось не в такт. В дверь ворвалось облако фей-крошек, хотя им запрещено было сюда прилетать — гоблинам они нравятся на вкус. И все же крылатые феи заполонили воздух яркой стаей бабочек, стрекоз и еще таких насекомых, которых в природе не встретишь. Их как будто больше прилетело, чем последовало за нами в ссылку.
Воздух вспыхнул многоцветьем порхающих крыльев, от их движения пошел ветер, тронул лицо, запутался в волосах.
Следом примчались собаки. Мелкие терьеры пронеслись мимо ног гоблинов, словно их не видя — а гоблины не увидели собак. Грациозно выбежали борзые, осторожной поступью пробираясь в переполненном зале. Они прошли между застывшими Красными колпаками, словно между деревьями в лесу. Странно, но Красные колпаки никак на это не отреагировали.
Собаки нашли своих хозяев: терьеры подбежали к Рису, борзые — к другим стражам. Мои две собаки прибежали ко мне: Минни с рыже-белой, словно под линейку разрисованной мордой, и лебяжье-белый Мунго с рыжим ухом.
Они ждали… нас.
Из-за спины прозвучал голос Мороза:
— Что это, Мерри?
Ответил ему Ройял, порхающий над моей головой на крыльях ночной бабочки:
— Миг созидания, Смертельный Мороз.
Я подняла голову к крылатому человечку:
— О чем ты говоришь?
Он ответил улыбкой, но меня настораживало его очевидное нетерпение. В Ройяле всегда было что-то ярко чувственное, едва ли не сексуальное. При его росте — с куклу Барби примерно — это всегда нервировало, чтобы не сказать больше.
— Остался последний кусочек. — Это сказала Пенни, сестра-близнец Ройяла. Она порхала рядом с братом.
Ее слова были для меня загадкой, пока в дверь не вбежали черные псы — влились как тени, словно тьма, ставшая плотью, и глаза у них светились красным, зеленым, всеми цветами, что сменяли друг друга в глазах Дойля, когда он призывал свою магию. Сам Дойль вошел в дверь, держась рукой за круп создания, показавшегося мне черным пони — чуть крупнее собак. Но всего одного взгляда черных глаз хватило, чтобы я поняла: никакой это не пони. Тварь оттянула губы в оскале, блеснув клыками на зависть любому гоблину. Келпи это была, и понятия не имею, откуда она здесь взялась. Всех келпи истребили еще в Европе, до нашего переселения в Америку.
Келпи либо прячутся в воде, затаскивая свою добычу в омут, как крокодилы, либо бродят по земле, притворяясь лошадками. Стоит неосторожному человеку забраться на спину келпи — и они галопом мчатся к ближайшему водоему. Добычу свою они топят, а потом съедают, и чаще всего им попадаются дети. Дети любят лошадок.
Мы с Морозом в один голос воскликнули:
— Дойль!
Он выдавил улыбку. Лицо у него все было в бинтах, но руку он развязал. Шел он медленно, но шел почти сам, только рукой держась за плотоядного пони.
— Собаки не дали мне спать, — сказал Дойль.
Я протянула ему руку.
— Нет, принцесса, не этого мы ждем, — сказал Ройял. Я глянула на него:
— Но вы сказали, всего один кусочек.
— Да, это он и есть, но трогать его тебе не надо. Ты его достаточно трогала, чтобы наступил нынешний миг. Ты их всех трогала достаточно много, чтобы призвать нас к себе.
— Я не…
— …понимаю, — договорил он за меня.
— Да, не понимаю.
— Поймешь, — сказал он, в типичной своей манере — так, что прозвучало зловеще.
Мунго поддел мою руку головой. Я его погладила, потрепала шелковое ухо. Под другую руку сунулась Минни, словно ревнуя к моему вниманию. Я гладила их обоих, чувствуя их тепло и надежность.
— А для меня собаки нет, — вздохнул Мороз, придвигаясь ко мне.
— Чему суждено быть — будет, — объявил Ройял.
И все феи-крошки взлетели к высокому потолку, сверкая яркими искрами в отблесках хрустальных люстр. Свет танцевал и играл на всех, кто стоял в зале. Гоблины, даже Ясень и Падуб, будто выпали из нашего временного потока — так и стояли застыв.
Первым моргнул Джонти. Моргнул и посмотрел на меня. Он первым увидел из всех. Глаза у него сделались большие, а потом мир выдохнул.
Глава двадцать вторая
Мир взорвался — если можно назвать взрывом взметнувшийся фейерверк красок, света, музыки и аромата цветов. Но у меня другого слова не нашлось. Словно стоишь в эпицентре взрыва в тот самый день, когда природа создала Землю, но одновременно — будто стоишь на прекраснейшем лугу в чудесный весенний денек под дуновением легчайшего ветерка. Миг счастья и одновременно миг чудовищной разрушительной силы — словно всех нас во мгновение ока разобрали на атомы и сложили заново.
Пока все это происходило, собаки с двух сторон крепко прижимались ко мне. Они якорем держали меня, давали точку опоры, не позволяли поддаться и улететь в небытие. Удерживали мою реальность и рассудок — иначе бы я не выжила.