— Четыре, — поправила я.
— А кто?… — Тут у него по лицу пробежала мысль. Наконец он вспомнил об осторожности.
— Смертельный Мороз, — догадался Падуб.
— Да, — сказала я. Голос опять зазвучал безжизненно. В груди по-настоящему болело. Я слышала, как говорят «сердце разбивается», но никогда еще такого не чувствовала. Бывало, я к этому приближалась, но никогда не перешагивала черту. Смерть моего отца уничтожила мой мир, предательство жениха — меня раздавило, а когда месяц назад я думала, что Дойль погиб в бою, мне казалось, что жизнь моя кончена. Но никогда еще сердце у меня не разбивалось по-настоящему.
— Не может быть четырех отцов у двоих детей, — гнул свое Ясень, хоть он и притих немного. Он как будто наконец заметил мое состояние. Вряд ли он меня пожалел, скорее стал больше за себя опасаться.
— Ты слишком молод, чтобы помнить Клотру, — сказал Рис.
— Да слышал я эту байку, все мы ее слышали, но это байка и ничего больше! — отмахнулся Ясень.
— Ошибаешься, — сказал Рис. — Это правда. Она родила одного ребенка от троих своих братьев, и он был похож на всех трех. Мальчик вырос и стал верховным королем, и звали его Лугайд Риаб н’Дерг, «с красными полосами».[3]
— А я думал, что полосы у него — это просто родимые пятна, — сказал Гален.
Глубокий бас Дойля наполнил воздух божественной звучностью:
— У принцессы родятся двое детей. Каждый из них будет ребенком троих отцов, подобно сыну Клотры.
— Не дави на меня своей магией, сидхе! — сказал Ясень.
— Это не магия сидхе, это божественная магия. Магия тех самых божеств, которые покровительствуют всем фейри, и которым поклоняются все фейри, — возразил Дойль.
Я сегодня туго соображала, но его слова наконец дошли до моих ушей.
— Три отца на каждого?! Ты, Рис, Гален, Мороз, а кто еще?
— Мистраль и Шолто.
Я молча на него уставилась.
— Но это ж было месяц назад, — сказал Гален.
— Верно. А помнишь ты, чем мы занялись в ту же ночь, когда вернулись в Лос-Анджелес?
Гален припомнил:
— Ох. — Он поцеловал меня в макушку. — Но у меня ведь соитий с Мерри не было, потому что все мы поняли, что король из меня паршивый. А от орального секса не забеременеешь.
— Детишки, — вмешался Рис. — Той ночью на свободу вырвалась дикая магия фейри. Я был Кромм Круахом в ту ночь, мог исцелять и убивать прикосновением, Мерри с Мистралем и Эйбом оживила мертвые сады и призвала Дикую охоту вместе с Шолто. Сырая магия разлилась повсюду и коснулась всех. А когда на свободе столько магии — правила меняются.
— Это же ты, Рис, затеял оргию, когда мы вернулись домой. Ты догадывался, что из этого получится? — спросил Гален.
— Я опять стал богом. И хотел побыть с Мерри, пока я еще… — Рис развел руками, не в силах вместить свои чувства в слова.
— А я была просто рада, что все остались живы, — сказала я, и сердце так сдавило, словно оно и вправду решило разорваться. Первая жгучая слеза выскользнула из глаза.
— Он не умер, Мерри, — поспешно сказал Гален. — Просто переродился.
— Он теперь олень, и пусть какой угодно волшебный и чудесный — все равно он не мой Мороз. Он не может меня обнять, не может заговорить, он не…
Я встала, уронив одеяло на пол.
— Мне нужно на воздух.
Я пошла к коридору, что вел вглубь дома, а потом во двор. Гален сделал движение пойти со мной.
— Нет, — сказала я. — Не ходи. Не надо.
Дойль остановил меня на пороге:
— Ты доверяешь мне закончить разговор с нашими союзниками-гоблинами?
Я кивнула, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Нельзя было, ни в коем случае нельзя проявлять слабость при гоблинах. Но я задыхалась, мне срочно нужно было на свежий воздух. Куда-то, где можно поплакать.
Я быстрыми шагами пошла по коридору; откуда-то взялись мои собаки и увязались за мной. Я побежала. Мне нужен воздух. Нужен свет. Нужен…
Мне вслед кричали стражи:
— Принцесса, тебе нельзя одной!..
Коридор вдруг изменился; я оказалась у дверей большой гостиной. Только ситхен способен меняться по моему желанию…
На секунду я застыла у больших двустворчатых дверей, думая, во что же мы превратили дом Мэви Рид. Он стал ситхеном? Весь ли дом — или поместье — теперь превратилось в кусок волшебной страны? Я не знала, зато знала, что за этими дверями есть другие, открывшиеся ради Мороза, а за ними — двор, и воздух, и свет, и мне туда нужно.
Я открыла дверь и осторожно пошла по мраморному полу на высоченных каблуках, надетых по просьбе близнецов. Надо бы их снять, но лучше сначала выбраться на воздух. Собаки цокали когтями по полу. При моем появлении Красные колпаки дружно встали и опустились на одно колено, даже Джонти.
— Моя королева, — сказал он.
— Еще не королева, Джонти, — возразила я.
Он широко улыбнулся — в его улыбке теперь как будто чего-то не хватало. Острых клыков и страшной рожи, наверное. Я его почти не узнавала, пока не взглянула в глаза. В глазах виден был все тот же Джонти.
— Когда-то всех правителей выбирали боги. Так заведено было в старые времена, и правильно заведено.
Я покачала головой. Я сейчас меньше чем когда-либо хотела становиться правителем. Боюсь, цена окажется непомерно высока.
— Ты говоришь от души, но у меня слишком тяжело на сердце.
— Смертельный Мороз не ушел насовсем.
— Он не поможет мне растить его ребенка. Вот что ушло, Джонти.
Через весь огромный пустой зал я пошла к дверям. В окна лился дневной свет, и я осознала с изумлением, что начиналась встреча ночью и на дворе все еще ночь, и только в этих окнах — дневной свет. Солнце за окнами сместилось за прошедший час, тени на полу лежали иначе, но все равно время там текло не так, как во всем мире. Двери как будто вели в центр, в сердце нового ситхена. Может, там находится наш волшебный сад? Сердце нашей волшебной страны?
Мунго ткнулся мордой мне в руку. Я погладила его по голове и посмотрела в глаза — те самые слишком умные для собаки глаза. Минни потерлась о ногу. Как могли, они говорили мне, что я права.
Рис и Дойль сказали, что та ночь, когда мы зачали детей, была ночью сырой магии — но здесь тоже была сырая магия. Магия творения, древняя, дикая магия. Самая древняя, какую только можно вообразить.
Двери отворились, хотя я к ним не прикасалась. Подул ветер — теплый и освежающий одновременно. Пахло розами.
Я шагнула в двери. Они закрылись за мной и исчезли. Я не испугалась; мне хотелось на воздух — и коридор изменился по моему желанию, значит и дверь появится, когда будет нужна, как в ситхене Неблагих. Сейчас мне дверь не нужна. Я хотела побыть одна, и едва ли не единственной компанией, которую я могла вынести, были мои собаки. Мне хотелось выплакаться, а значит, самые дорогие мне разрывались бы между сочувствием и счастьем. Им жаль Мороза и радостно, что они станут королями. Мне невыносимо это смешение скорби и радости. Я за них еще порадуюсь, но сейчас мне хотелось отдаться другим чувствам.
С собаками по бокам я остановилась посреди залитой солнцем поляны, подняла лицо навстречу жаркому солнцу и отпустила вожжи. Я отдалась горю там, где не было рук, которые обняли и утешили бы меня. Была только земля и трава, и теплая шерсть моих псов, и рыдания, наконец.
Глава двадцать пятая
Мне на плечи опустились чьи-то руки, и я вздрогнула. Обернувшись, я увидела Аматеона. Его медные волосы так сияли на солнце, что на миг лицо полностью потерялось в их блеске. Он словно создан был для новой волшебной страны с ее теплом и ярким солнцем.
Устав от плача, измучившись духом и телом, я не стала отталкивать его руки. Сегодня произошло счастливейшее событие в моей жизни и одно из печальнейших. Все равно что исполнить заветнейшее желание, а потом сказать, что ценой за его исполнение — твоя величайшая любовь. Несправедливо — подумала я, и тут же поняла, что так думают только дети. Я не ребенок. Жизнь несправедлива, увы.
3
По ирландскому мифу, Клотра родила сына от трех своих братьев, потому что иначе они умерли бы бездетными. Мальчик родился с двумя красными полосами на теле — они отделяли части, унаследованные от разных отцов.