Если быть откровенной, то я совсем не знаю Джона. Это очень странно, ведь он был не последним посетителем нашего дома, но общения как такового никогда не проскальзывало. Кто этот человек, кто его жена, сколько у него детей? Почему раньше эти вопросы меня не волновали? По факту я еду в неизвестность, причем по всем параметрам.
— Ну вот как всегда пробка, ненавижу эту улицу, — возмущается водитель такси.
— Мы опаздываем на рейс, стоит поторопиться, — Джон нахмуривает брови, пытаясь избежать моего взгляда.
— Ну, а я что сделаю, машины никуда не исчезнут только потому, что вы так хотите, — таксист эмоционально размахивает руками, несколько раз бибикает, ударяет ладонями по рулю, словно играя на барабанах. Но через несколько минут его силы иссякли, и «магистр черных шашечек на желтом», усаживается смирно.
— Может, возможно объехать? — мистер Браун не успокаивается в поисках решения.
— Сожалею, но нам не пробраться.
Джон откидывает голову: чую, пару нецензурных словечек проскользнули у него в голове. Он достает свой телефон из кармана брюк и набирает какой-то номер.
— Добрый день, меня интересует рейс до Портленда, — хмурые, цвета грозового неба глаза, накаляются от неудобства. Видимо, нетерпимость — одна из черт этого человека. — Задерживается? Отлично. Насколько отложен?
Пока Браун занимался расспросами, которые меня вовсе не волнуют, я аккуратно рассматриваю его, делая вид, что слежу за черепахой, лишь искоса кидая взгляд на мужчину. Он неплохо одет, костюм явно дорогой, по волосам и ногтям сразу видно, что человек следит за собой, впрочем, это я знала и раньше. Но я никогда не приглядывалась к его лицу, скулы Джона прекрасны, наверное, в молодости он был красавчик.
— Рейс отложен на два часа, мы все успеваем, — успокаивающим голосом обращается ко мне мой опекун.
Словно меня это интересует. Мне вообще плевать, когда лететь, завтра или сейчас, через год. Моя жизнь бессмысленна, а увлекаться депрессивным состоянием можно и в Сиэтле, переезд для этого не нужен. Зачем мне вообще куда-то лететь? Я, конечно, благодарна за неоценимую помощь в моей ситуации, но я могла бы жить и одна в своей квартире, не свисая мертвым грузом на шее семейства Браун.
Добраться до аэропорта стало тем еще испытанием, но еще хуже мне стало, как только я сделала первый шаг в салон самолета. Ненавижу летать, лучше провести несколько часов в дороге на неудобном автомобильном сидении и перекусывать в дешевых забегаловках, которые могут наградить гастритом. Родители часто путешествовали, видели полмира, а я со своей боязнью неба оставалась дома одна.
Мы летим в бизнес-классе, честно говоря, не вижу смысла тратить такие деньги на несколько часов полета. Окруженная роскошью и услужливыми стюардами, думаю лишь об одном: как пережить этот ад. Усаживаюсь в кресло, весьма удобное, но все же мои мышцы не могут расслабиться, а ноги готовы сию секунду выбежать и вернуться обратно в квартиру.
— Как ты себя чувствуешь? Совсем бледненькая, — Джон садится в соседнее кресло, осмотрев мое лицо в поисках румянца.
— Все в порядке, — отвечаю я.
Моя кожа всегда была светлой, а после недавних событий, ее мраморный красивый оттенок превратился в голубоватый, словно я живой мертвец, решивший восстать из могилы. Дополняют мой образ проплаканные красные глаза и мрачные, как этот дождливый день, круги под глазами.
— Барбара безумно хочет с тобой познакомиться, — Браун попивает чашку восхитительного ирландского кофе, пытаясь начать разговор.
— Кто такая Барбара? Ваша жена? — наконец интересуюсь я, нужно было выяснить это раньше.
— Да. Она замечательная женщина, добрая и любит детей, хотя… замечу, ты уже не совсем ребенок.
— А у вас дети есть? — продолжаю я расспросы, попутно увлекаясь апельсиновой газировкой.
— Сын, он старшеклассник и в этом году заканчивает школу. Стоило раньше вас познакомить, но мой сыночек тот еще фрукт и не любит путешествовать, как вы, молодые, сейчас выражаетесь, с «предками».
Мы снова замолкаем. Я достаю из кармана телефон, подключаю наушники и погружаюсь в свой мир, где нет ни добра, ни зла, где нет… Да что уж! Там вообще ничего нет, лишь пустота, черный фон и ни дуновения надежды на просветление.
Оставшиеся часы перелета пытаюсь совладать со своими мыслями: если я окунусь дальше во все дерьмо, что у меня внутри, то вылезти будет сложно. Все проявится на моем лице, люди снова смогут увидеть мои переживания и начнут жалеть сиротку, а мне этого не надо. Одно из поганых чувств на свете — осознавать, что тебя жалеют, проявляя это в отвратительном выражении сочувствия.