— Ты все сделал на сегодня?
— Да, — говорит поспешно, но недоверчиво.
— А в парк хочешь?
— С тобой?
— Можешь и сам, но вдвоем веселее?
— Не уверен…
— Как знаешь, — быстрым шагом иду к двери. Прости, Яр, что могла, я сделала. Совесть, прощай, я старалась. И да здравствует парк, мороженое и сладкая вата, потому что я-то сидеть в доме в такой погожий денек точно не собираюсь!
— Эмм…
Оборачиваюсь у порога.
Егор нервно сглатывает и смотрит, как я играю ручкой двери, мол, мне не терпится — что отвлекаешь?
— Я не уверен, что нам вдвоем с тобой может быть весело, — повторяет, будто я туго соображаю. — Но… я думаю…
— Ну-ну? — подталкиваю.
— Я думаю… мы можем попробовать?..
И в глазах столько ранимых чувств, что я на секунду теряюсь.
— Жду внизу, — говорю ему.
Беру в комнате сумочку, уцелевшую по странной случайности, немного наличных, и спускаюсь в холл. Макар, узнав о наших планах, рвется к машине, но я объясняю, что мы хотим прогуляться, а не проехаться. Он внимательно слушает в чем разница и заявляет, что между водителем и охранником, конечно, тоже разница есть, но это не избавляет нас с Егором от его присутствия.
В общем, гулять мы идем под конвоем.
Правда, пока доходим до парка, мне удается уговорить Макара не маячить тенью за спиной, а идти рядом, не привлекая лишнего внимания.
— Не покрасоваться же идем! — резонно замечаю.
— Ага, точно! — подхватывает мальчик, косясь на мои бриджи. — Сильно ты покрасуешься в этом!
И замолкает под моим многозначительным взглядом, вспомнив, по чьей вине я вышагиваю в таком скромном даже по моим меркам виде. Но если злиться и намекать на одно и то же, так у нас прогулка и закончится немым хождением по дорожкам, поэтому предпринимаю попытку решить вопрос и поставить точку.
— Пообещай, что такая участь не постигнет гардероб, обещанный мне твоим братом и давай уже выберем по мороженому, а то жарко, — выдвигаю предложение, за которое получаю два вопросительных взгляда.
Водитель и мальчик верят в мои миролюбивые намерения так же сильно, как я верю, что это последняя выходка Егора. Но мороженое мы покупаем, и на качелях катаемся, и один из нас прыгает на батуте, крича, как резаный поросенок.
— Это… Это… А можно еще? — подбегает после прыжков.
— Ладно, — легко соглашаюсь, — мне не жалко, если тебе поплохеет.
Плачу еще за полчаса и выбираю пустую скамеечку неподалеку. Журнал бы, хоть один из тех, что в салоне… Закрываю глаза, подставив лицо солнышку и наверное, падаю в дрему, потому что когда глаза открываю, Егор сидит рядышком. Согнувшись пополам, рассматривает свои кроссовки и дышит паровозиком.
— А, — догадываюсь, — допрыгался?
Он поднимает бледное лицо, и я поражаюсь, как искренне сияет вымученная улыбка.
— Еще хочешь? — спрашиваю невозмутимо.
— Ты денег, смотрю, не жалеешь, — отдышавшись, говорит он.
— Плохая привычка — считать чужие деньги, — учу плохиша жизни.
— Это деньги моего брата и я имею….
— Мои, — прерываю безумную реплику, не дослушав.
— Ты тратила на меня свои деньги? — поражается с кислой улыбкой.
— И на себя.
— После всего, что я сделал?!
— Ну а может, я рассчитываю тебя подкупить? — гашу его панику.
Он застывает с открытым ртом, и вопрос, кто теперь из нас рыбка. Подсчитывает мысленно и неуверенно так спрашивает:
— Подкупить?! За тридцать два пятьдесят?!
А я не выдерживаю и начинаю хохотать.
— Ну да, — говорю, вытирая выступившие слезы, — ты же пока не посол, расценки не в тысячах тугриков.
И впервые слышу, как он смеется, искренне, громко, по-детски. Некоторые прохожие оборачиваются, водитель смотрит недоуменно, а нам все равно хорошо и тепло и вообще…
— Прости меня, — говорит мальчик, а я не строю из себя злючку и не уточняю за что и думает ли он, что за одно слово можно сразу простить.
Киваю.
Можно. Уже. Хочу обнять его, погладить по густым волосам, но не решаюсь. Прикупив по большому шару сладкой ваты на палочке, мы идем неспешно домой. Посигналив, нас объезжает вишневая машина, и пока мы доходим, Яр уже стоит у двери дома, улыбаясь нам.
— Ваты больше нет? — спрашивает.
— Неа! — радостно выкрикивает печальную весть Егор.