Вокруг разливался теплый свет и стояла несказанная, волнующая тишина. Деревья казались словно вырезанными из кости, и все замерло в ожидании, пока солнце взойдет и согреет своими лучами янтарные пески, наполнит живой зеленью тусклые листья пальм. Неподалеку, прижавшись к валуну, замер хамелеон с глянцевитой спинкой и матовыми глазами. Повернув голову, Жанна увидела дона Рауля, неподвижно лежащего в спальном мешке, с таким безмятежным лицом, что у нее забилось сердце.
Вся пустыня словно была опутана колдовскими чарами, и Жанна единственное бодрствующее существо, не могла оторвать глаз от спящего лица испанца, черных волос, разметавшихся по широкому лбу, темных густых ресниц, окаймлявших закрытые веки, от губ, слегка приоткрытых и словно бы улыбающихся, от ямочки на подбородке, в которой затаилась тень.
Ах, если бы можно было поцеловать эту слабую улыбку, скрывающуюся в уголке губ… Жанна вздохнула. Неужели можно испытывать столько противоречивых чувств одновременно: страх и нежность, покорность и протест, страсть и смущение? И — бесконечное обожание… Разве заслуживает этого мужчина, бесчувственный как камень?
Она решительно отвернулась и направилась к машине, чтобы привести себя в порядок и достать из чемодана свежую одежду. Под пальмами умылась водой, которую дон Рауль специально для этого оставил. Потом, приладив зеркало в развилке двух веток, уложила волосы в нежное, светлое облачко, обрамлявшее лоб и виски. В белой блузке с синим галстуком в горошек и в светлой плиссированной юбке с широкими продольными полосами Жанна напоминала школьницу, чего, собственно, и добивалась. Холодную по-английски чопорную мисс — совершенно не подходящую пылкому внуку принцессы.
На руке таинственным светом вспыхнул огромный изумруд безупречной формы, семейная реликвия рода Романосов. Теперь кольцу предстояло послужить неправедному делу, и на мгновение Жанна почувствовала, как что-то коснулось ее, словно предостерегая, но, обернувшись, увидела, что это всего-навсего пальмовый лист.
Она выскользнула из-под деревьев и лицом к лицу столкнулась с доном Раулем. Сильные руки внезапно сомкнулись вокруг ее талии, не давая двинуться.
— Несмотря на ранний час, вы — сама свежесть и чистота! Наверное, встали еще до рассвета? Глядя на вас, я чувствую себя ужасно помятым.
— Да уж, вид у вас, действительно, несколько… неаккуратный, — она нервно улыбнулась, пытаясь отодвинуться. — Приготовить завтрак, пока вы будете умываться и бриться?
— Это было бы замечательно. Суровым мужчинам очень нравится, когда их обслуживает такой свежеумытый бутончик. — При этих словах дыханье дона Рауля участилось, и Жанна почувствовала, как он с нежностью и пылом прижимает ее к себе все теснее. Темная щетина нисколько не уменьшала его притягательности. Он заполнил собою весь мир. Ее рот приоткрылся, судорожно хватая воздух, но последним усилием воли девушка сумела отвернуться, и поцелуй пришелся в ямочку на щеке.
— В-ваша щетина колется, — пробормотала Жанна обессиленно. Ни за что на свете нельзя дать ему поцеловать ее по-настоящему, в губы, иначе она просто не выдержит, потеряет голову и выдаст себя.
— Примите мои извинения, nina. Вот что значит, быть мужчиной — не можешь управиться ни со своей бородой, ни со своими порывами. Вы же, напротив, такое сдержанное юное существо, что мне всякий раз становится интересно, чем же можно поколебать ваше хладнокровие. Скажите, ну что мне сделать, чтобы вы сами просили поцелуев, а не терпели их снисходительно? Что же, маленький снежок?
— Снежок в пустыне? — уклонилась она от ответа.
— Да, черт возьми, в вашей жизни столько произошло, а вы все такая же чистая и холодная. — Он впивался в нее жадным взглядом, словно наслаждаясь видом ее молочно-белой кожи, бледно-золотых волос, строгой белой блузки. Но это все были ее союзники, помогавшие выглядеть в его глазах холодной юной леди.
— Пожалуйста, сеньор, отпустите меня.
— Боитесь, что мои прикосновения могут сыграть злую шутку и растопить вас, Снегурочка?
— В-вы не имеет права так обращаться со мною, — Жанна сопротивлялась изо всех сил, внушая себе, что это лишь минутная забава для испанца. Он скучал по Ракели и, оказавшись наедине с другой женщиной, проявлял настойчивость, подстегиваемый желанием, не имевшим ничего общего с любовью. — Нельзя же вести себя как капризный, избалованный мальчишка!
— Так значит, — железные пальцы с неосознанной силой сжали ее запястье, вдавливая в кожу амулеты, — вы такая же, как Хойоса?.. Вам тоже неприятно, что во мне течет пылкая кровь жителей пустыни?
— Нет, это не так.
— Тогда почему вы избегаете моих прикосновений?
— Потому что вы, дон Рауль, считаете меня своей собственностью только из-за того, что я ношу это кольцо. И я здесь вовсе не для того, чтобы забавлять вас, когда вам придет охота.
— А что, если бы вы стали моей… собственностью?
— Я и тогда сопротивлялась бы вам.
— Да скажите же, почему?
— Только не сейчас, сеньор, когда вы готовы просто убить меня.
— Упрямая девчонка! Подозреваю, что вы бережете свои поцелуи для какого-нибудь степенного юноши, который никогда не растревожит вас излишней страстностью, а будет обращаться с вами как с предметом мебели в своем аккуратном, благонравном доме.
— Я не желаю с вами флиртовать, и поэтому вы от злости несете такую чепуху! В конце концов, это не по-джентльменски.
— То, что я растрепал ваши опрятно приглаженные перышки, мисс Смит? Еще раз приношу извинения и впредь запомню, что моя близость вам не по нраву. Мои прикосновения слишком грубы и могут оставить синяки на вашей молочной коже, или, чего доброго, вы помнете прическу и испачкаете вашу белоснежную блузку. Но смотрите, больше не приближайтесь ко мне близко, не то я могу вспомнить, что такая прелестная собственность никому не принадлежит.
Долгую, напряженную минуту его черные глаза неотрывно смотрели на нее.
— Когда охватывает одиночество, сеньор, так легко обратить взоры на того, кто подвернется под руку.
— Думаете, я одинок?
— Это вполне естественное человеческое чувство.
— И вы не склонны его со мною разделить?
— Нет, — Жанна решительно вырвала руку, оцарапав запястье и даже радуясь боли, потому что ей отчаянно хотелось разрыдаться. — Пора заняться завтраком… солнце уже встало, и скоро надо ехать.
— Можно подумать, вам не терпится пуститься в путь — язвительно усмехнулся дон Рауль.
Солнце над их головами уже золотило верхушки пальм, и от этого утреннего сияния веяло чарующим покоем. В голубом небе носились какие-то крупные птицы, а округлые барханы издали казались нежно-бархатистыми. Вокруг лежала оторванная от цивилизации древняя земля, своей загадочностью и чувственностью способная вызвать в двух одиноких путешественниках взрыв не управляемых, первозданных эмоций.
Дон Рауль направился к машине за полотенцем и бритвенными принадлежностями. Жанна подошла к костру и принялась ворошить теплую золу, под которой сохранились угли, еще достаточно горячие, чтобы новая порция сухого тамариска быстро разгорелась. Вскоре в кофейнике уже булькала вода, а на салфетке лежали хлеб, масло и пирожки с курагой.
Испанец присоединился к девушке через полчаса, чисто выбритый, с влажными, приглаженными щеткой волосами, в свежей рубашке с короткими рукавами. Жанна налила ему кофе и посмотрела на его часы.
— Восемь часов, — сухо заметил он. — Отправимся в путь, как только поедим.
— Далеко еще ехать? — Жанна с наслаждением откусила хрустящую корочку бутерброда.
— Всего несколько миль, но приедем уже после полудня. М-м-м, у вас уже получается неплохой кофе.
— Просто вчера я запомнила, сколько ложек вы положили в кофейник. Рада, что вам нравится.
— Забавная вы все-таки девушка.
— Знаю, знаю, у меня такое постное холодное лицо.
Дон Рауль улыбнулся одними глазами:
— Вы же поняли, что имелось в виду. Вам нравится доставлять радость людям, и в то же время вы прячетесь от них в свою раковину. — Он впился в пирожок крепкими белыми зубами, вновь напомнив ей огромную пантеру, всегда готовую из состояния покоя пружиной взвиться в воздух, а от расслабленного мурлыканья тут же перейти к угрожающему рыку.