— Я… я не знаю, как мне себя вести, — Жанна, наконец, позволила обиде, накипевшей в душе за последние мили пути, вырваться наружу. — Какой мне следует все-таки быть — холодной или ласковой? Собою или кем-то другим? Алисой в стране чудес или же этакой шикарной особой с Лазурного берега, которую вы якобы любите?
Глаза испанца сразу посерьезнели, сузились и как-то странно замерцали.
— Обычно вам не свойственна такая раздражительность. Неужели вы затаили на меня обиду за утреннее «нападение» на вас? Ей богу, пора уже об этом забыть. У вас даже губы дрожат. Что я такого сказал или сделал?
— Просто я… сбита с толку, — вздернув подбородок, Жанна смотрела прямо на дона Рауля, собрав все силы, чтобы не поддаться обычной властной притягательности его черных глаз, продолговатых, с горящими в глубине крохотными огоньками, прикрытых несколько тяжелыми веками, что делало взгляд особенно чувственным. Эти глаза, затененные густыми ресницами, гораздо больше скрывали, нежели показывали.
— Так чем же вы сбиты с толку?
— Я не могу понять, чего вы в действительности от меня хотите?
— Чтобы вы оставались самой собой.
— А если я скажу вашей бабушке, что я из приюта и всю жизнь работала машинисткой?
— Она будет заинтригована и постарается, чтобы вы чувствовали себя в нашей семье, как среди родных.
— Скажите, а вы часто привозили во дворец своих девушек?
— Никогда, — улыбнулся он. — У меня не было в обычае привозить домой подружек.
— Чтобы бабушка ненароком не женила вас на какой-нибудь из них?
— Уж не думаете ли вы, что их было так много? — Он наклонился к ее лицу, и ей показалось, будто она с томительным головокружением падает прямо в бездонные омуты этих глаз. — Хорошо бы забраться в вашу умную головку и посмотреть, что за колесики там так усердно крутятся и сочиняют про меня всякие небылицы. Уж не знаю, поверите ли, но Рауль Сезар-бей всегда больше любил хороших лошадей, чем houris.
— Я не называю вас повесой, но вы все же такой…
Жанна замолчала, окончательно смешавшись, а его глаза тем временем медленно наполнялись лукавым смехом. Он сдерживался, отчего вокруг рта образовались милые морщинки. Ямочка на подбородке стала еще глубже. Ах, если бы до нее можно было дотронуться губами!
— Продолжайте же, chica. Я отдал бы бриллиант — и немаленький, — только б узнать, что вы на самом деле обо мне думаете.
— Мне не хотелось бы вам говорить, что вы далеко не самый уродливый мужчина на свете.
— В истории немало мужчин, бывших великими любовниками, несмотря на заурядную внешность. Известны и женщины, которых тоже пылко обожали, невзирая на малопривлекательную наружность. Приятное лицо вовсе не доказывает, что его обладатель — Казанова. Во мне смешались две нации, моя бабушка — одна из красивейших женщин Марокко, и что же, меня следует считать распутником?
— Нет, — вырвалось у Жанны. Ей хотелось ласково коснуться его лица, смуглого и такого притягательного, что большинство женщин должны, наверное, смотреть на него с вожделением. В то же время она с ужасом отвергала мысль о том, чтобы открыться ему. Заподозри дон Рауль, какой переполох царит в ее душе, и ей от него будет не спастись. Пускай лучше все останется как есть. Жанна послушно исполнит предназначенную ей роль. Надо только внушить себе, что этот привлекательный мужчина не более чем ее работодатель.
— Я не стала бы отправляться в такую даль, дон Рауль, если бы сомневалась в вашей порядочности. Просто мне кажется само собой разумеющимся, что у привлекательного молодого человека со средствами должно быть множество подружек… Я не имею в виду серьезные романы.
— А как бы вы отреагировали, окажись я и в самом деле распутником? Этаким циничным, пресыщенным сатиром? И вдруг вы, одна-одинешенька, оказываетесь в пустыне, в моей власти?
Она расхохоталась:
— Пришла бы в ужас.
— Да ведь так вам и казалось, chica. Вы впадали в панику при каждом моем взгляде. Неужели, по-вашему, мужчина ни о чем другом и думать не может, кроме как о флирте да постельных утехах?
— Нет, разумеется, нет!
— Что же вы так краснеете?
— Как вам не стыдно мучить бедную девушку и издеваться надо мной! Вы, наверное, забыли, что мне никогда не приходилось так долго быть наедине с мужчиной. Сказать по правде, опыт этот оказался малоприятным, даже в сравнении с компанией Милдред.
Дон Рауль рассмеялся и открыл свою дверцу:
— Хватит говорить друг другу колкости. Пошли в дом — надо показаться принцессе. Наверняка кто-нибудь уже видел, как мы подъехали, и она с нетерпением ждет нас.
В галантном полупоклоне он придержал дверцу. Поколебавшись, девушка собралась с духом и шагнула из машины во двор, залитый жарким солнцем. Рука об руку прошествовали они к огромным дверям, которые тут же открылись с металлическим клацаньем, словно внутри кто-то стоял, поджидая их. И действительно, в проеме показался привратник, поклонившийся сперва дону Раулю, а потом его юной спутнице. В темных глазах мелькнула тень любопытства.
Дон Рауль обратился к нему по-арабски, указав на машину, и, очевидно, распорядился внести в дом багаж. Затем, держа Жанну под локоть, повел ее в патио. Дворик полумесяцем окружала сводчатая галерея с прохладными уединенными покоями, видневшимися в глубине за решетчатыми полукруглыми окнами.
Вокруг росло множество цветов: они вились по деревянным аркам галереи, выглядывали из огромных каменных кувшинов. Дворик был выложен яркими изразцами, а в центре бил живописный фонтан, в чаше которого плавали бутоны лотоса. Это тихое безлюдное место было овеяно прелестью мавританской старины, и к ней сразу потянулось сердце Жанны, знавшей только строгость и простоту викторианского стиля и даже не представлявшей подобной красоты. Она словно очутилась в сказке «Тысячи и одной ночи» и поначалу не верила своим глазам, но, очнувшись от первого восторженного потрясения, прикоснулась осторожными пальцами к теплой шершавой решетке окна и поняла, что перед ней живая реальность и мужчина, срывающий с какого-то странного дерева розово-лиловатый цветок, вовсе ей не снится.
Улучив момент, он заткнул цветок за открытый ворот ее блузки.
— Что это за цветок, сеньор? — от прикосновения его руки ее охватила слабость.
— Цветок с дерева девственниц, — усмехнулся он. — Бабушка поймет намек, хотя по вашим глазам и так видно, что у вас никогда не было любовника.
С бьющимся сердцем она оставила цветок на месте — у белой нежной выемки, и дон Рауль повел ее дальше, к арке центрального входа, за которой открылась красивая, прохладная комната. Пол здесь был выложен плиткой приятных, нежных тонов, повторяющихся в узорах ковров, а в углах стояли кадки с невысокими деревцами, увешанными плодами.
Между шкафами и горками из резного кедрового дерева приютились парчовые диванчики и маленькие столики с серебряными ножками, с деревянного потолка свисали курильницы и чугунные кованые люстры филигранной работы, на стенах виднелись такие же светильники. Типично восточные покои с небольшой дозой испанского колорита: строгость вперемешку с чувственностью. Комната располагала к ленивому отдыху и в то же время словно приглашала рассмотреть получше разнообразные сокровища, расставленные на столиках и в резных шкафах.
Жанна взяла в руки изящную продолговатую вазу с прелестным старинным рисунком. Нужно было успокоиться и отвлечься. Дон Рауль, словно тигр, мягкой, вкрадчивой походкой обошел комнату, почти урча от удовольствия при виде каждой вещи, а Жанна напряженно ждала, когда принцесса Ямила войдет в гостиную через такую же арку в другом конце комнаты.
— Как прекрасно снова оказаться дома, — испанец зажег покачивающуюся на цепи лампу, украшенную драгоценными камнями. — Здесь решительно ничего не переменилось, каждая подушка все на том же месте и даже воздух все тот же, с примесью благовоний и лаванды. Дышите глубже, Жанна, это — аромат мавританского дома.