Рядом с Аньес неожиданно появился очень молодой человек.
Флорен заявил нежным голосом, внушавшим тревогу:
– Аньян… Мне кажется, что ты выглядишь сонным. Я не могу поверить, что ты отдыхал, пока я трудился в поте лица ради величайшей славы Церкви.
Никола выделил Аньяна из других клириков и сделал своим секретарем. Его полностью удовлетворяла лишенная всякой привлекательности внешность молодого человека. Уродство – что за великолепная несправедливость! Аньян был кротким и приветливым, честным и набожным существом, но эти маленькие, близко посаженные глаза, узкий длинный нос, выступающий подбородок, который его обезображивал, внушали недоверие каждому, кто смотрел на молодого человека. И напротив, кто мог бы подумать, что за высоким изящным силуэтом Никола, его нежными, чуть раскосыми глазами, пухлым ртом скрывалась душа, гнусное коварство которой могло бы заставить вздрогнуть от ужаса даже светских палачей? Аньян удовлетворял Никола еще и потому, что инквизитор без особого труда внушал своему секретарю страх.
– Конечно, нет, мессир инквизитор. Я сверял различные фрагменты будущего процесса, чтобы вы преуспели в выполнении своей задачи, – оправдывался секретарь неуверенным голосом.
– Хорошо.
Не оборачиваясь, Никола добавил, показывая рукой на Аньес:
– К нам прибыла мадам де Суарси.
Аньян бросил робкий взгляд на молодую женщину и тут же опустил голову. Тем не менее Аньес могла бы поклясться, что в глазах секретаря промелькнула тень сочувствия.
– Ладно, иди… Продолжай помогать мне продвигаться вперед.
Секретарь поклонился, пробормотав что-то неразборчивое, и исчез под шуршание своей рясы из грубой шерстяной ткани унылого цвета.
Один из вооруженных стражников поспешил открыть низкую дверь. Каменная винтовая лестница утопала в густом мраке. Стражник начал спускаться первым, освещая им ступеньки. Едкий запах плесени все сильнее бил Аньес в нос, по мере того как они спускались все ниже в подвал. Вскоре к этому запаху прибавились и другие: пота и экскрементов, гноя и тухлятины.
Лестница упиралась в утоптанную землю, становившуюся вязкой при первых разливах Сарты. Аньес дышала через рот, в надежде подавить тошноту, подступавшую к горлу. Флорен весело заявил:
– К этому привыкают. Через несколько дней вонь становится такой привычной, что ее больше никто не замечает.
Подземелье казалось огромным. Аньес даже подумала, что своими размерами оно превосходит Дом инквизиции. Опорные столбы были соединены друг с другом решетками, разграничивая таким образом камеры. Они шли вдоль этих маленьких клеток, в которых человек не мог стоять. Порой мерцание свечи, которую держал в руке Флорен, ненадолго выхватывало из мрака неподвижного человека, забившегося в угол, возможно, спящего, возможно, мертвого.
– У нас мало опыта в обращении с дамами вашего ранга, – сыронизировал Флорен. – Тем не менее хоть я и монах, но все же остался светским человеком. Мы выбрали для вас одну из тайных камер.
Такой выбор был сделан вовсе не из куртуазности, Аньес в этом не сомневалась. Флорен хотел лишить ее любого общения, даже с другими заключенными, которые, разумеется, находились не в том положении, чтобы ободрять ее. Впервые у нее возник вопрос, не боялся ли он ее? Что за глупость! Чего он мог опасаться с ее стороны?
Пол плавно клонился вниз. Они прошли под сводами, мимо камер и содержавшихся в них несчастных, запуганных жестоким обращением созданий. Теперь туфли Аньес вязли в густом иле. Несомненно, они приближались к реке. От нездорового влажного холода Аньес дрожала. Мысль о том, что она вскоре окажется одна среди этого зловония, поколебала ее волю, ее желание ни за что не выдавать своего страха. Как это странно! Злодейское присутствие Флорена начало казаться Аньес более предпочтительным, чем пустота, населенная ожидавшими ее ужасами. Вдруг что-то липкое зацепилось за ее щиколотку, и Аньес закричала. Стражник бросился вперед и наступил своим башмаком с деревянной подошвой на руку… Да, это было окровавленной рукой, висевшей между прутьев одной из клеток. Раздался стон. Шепот перешел в рыдание:
– Мадам… из этого места нельзя спастись. Умирайте, мадам, умирайте быстрее.
– Что за ребячество, – рассердился Флорен.
Потом тоном, ставшим игривым, он посоветовал человеку различить которого можно было лишь по силуэту, прижавшемуся к решетке:
– Молись… но молись молча, у нас уже уши болят от твоих криков!
Аньес застыла неподвижно в двух шагах от клетки, вглядываясь в сумерки, которые не могли разогнать свечи. Были ли это глаза, эти две синие дыры в том, что едва походило на красноватую физиономию? Была ли эта живая рана ртом?