— И какова же будет его миссия?
Сестра-больничная вздохнула. Об этом она не имела ни малейшего представления. Но инстинктивно Аннелета понимала, что надо продолжать настаивать.
— Признаюсь вам, у меня нет мыслей по этому поводу.
— Аннелета, я не могу отправлять одного из наших людей, не уточнив, чего я от него хочу.
— Я прекрасно понимаю это, матушка… Мне хотелось бы узнать о малыше Тибо.
— Узнать? И это все?
— Это все. Я иду в дортуар.
Элевсию де Бофор охватило какое-то наваждение. Она, некогда избегавшая посещать тайную библиотеку, с какого-то времени чувствовала необходимость проверять книги каждый день, по нескольку раз в день. Ее толкала некая сила, которой ей нечего было противопоставить, ведь планы аббатства по-прежнему лежали в несгораемом шкафу. Убийца, если только она не было изощреннее, чем демон, не могла знать о существовании тайной библиотеки. Тем не менее аббатиса всякий раз приподнимала тяжелый гобелен и открывала дверь, ведущую в это место, которое притягивало ее и одновременно внушало ужас.
Элевсия посмотрела на масляный светильник, стоявший на ее рабочем столе. Тоненькое пламя не давало достаточно света, чтобы разогнать тени, сгустившиеся в библиотеке и, казалось, цеплявшиеся за полки, которые прогнулись под книгами, полными опасных откровений. Аббатиса быстро вышла в коридор и взяла один из смолистых факелов, освещавших его. Ей требовался мощный свет, чтобы просмотреть множество названий, вобравших в себя беспокойные истины.
Элевсия падала от усталости. Ну же, немного мужества! Закончив обход, она предоставит себе несколько часов заслуженного отдыха.
Элевсия осматривала книги, неспешно переходя от одного книжного шкафа к другому. Она держала факел высоко, но довольно далеко от мебели, опасаясь, как бы огонь не охватил эти столь ценные и столь грозные страницы.
Человек весь сжался, устремив свой взгляд на высокие горизонтальные бойницы, которые он смог различить в глухой стене несколько минут назад благодаря колеблющемуся в них огню. В ледяной темноте внутреннего сада победоносная улыбка озарила его лицо. Человек правильно все рассчитал, и его ожидание было наконец вознаграждено. Камерленго будет доволен и, как он надеялся, проявит большую щедрость. Тайная библиотека примыкала к покоям аббатисы. Силуэт вскоре завладеет манускриптами, о которых так страстно мечтал Гонорий Бенедетти. Теперь отпала необходимость убивать Элевсию де Бофор, чтобы завладеть третьим ключом от несгораемого шкафа, единственным ключом, которого недоставало силуэту. Милость, которую человек оказывал аббатисе, доставила ему удовольствие. Не то чтобы ужасная смерть монахинь опечалила его. Но Элевсия была важным звеном. Она была частью этой неосязаемой паутины, которую им не удавалось окружить плотным кольцом. Матушка могла предоставить им ценные сведения. А если удастся убедить ее открыть им то, что она знала… Разумеется, у них не будет недостатка в средствах убеждения!
Улица Ангела, Алансон, Перш,
ноябрь 1304 года
Над улицей Ангела постепенно сгущалась ночь. Следовало ли видеть в названии этой улицы знак или же просто новую иронию судьбы? Франческо де Леоне спрятался под портиком красивого особняка покойного Пьера Тюбефа, суконщика, имевшего несчастье встретить на своем пути Флорена. Он еще немного подождал, потом двинулся по квадратному двору к величественному зданию. За закрытыми занавесями окон второго этажа порой мелькало колеблющееся пламя свечи — лишнее доказательство того, что Флорен поселился в доме, который он реквизировал, поскольку тот ему понравился.
Рыцарь запретил себе разрабатывать какой-либо план, какую-либо стратегию. В своих действиях он руководствовался своего рода суеверием. Ему казалось очень важным, чтобы Флорен стал творцом собственного возмездия, но при этом рыцарь не совсем отчетливо понимал, откуда у него такая уверенность. Речь шла не о страхе перед угрызениями совести, и уж тем более не о жалости. Нет… Скорее, речь шла о смутном предвидении: все, что касалось мадам де Суарси, не следовало осквернять и пачкать, даже устранение ее мучителя.
Глаза Леоне стали влажными, когда Жан де Риу начал рассказывать ему о подвале, о неподвижно лежавшем теле, об иссеченной бледной спине, о крови, вытекавшей из ран. Прошло несколько минут, прежде чем Леоне понял: то, что затуманивало его взгляд, было слезами. Чудо. Эта женщина сотворила для него первое чудо. Сколько времени он не чувствовал этой удушающей печали, свидетельствующей о том, что ты человек, подтверждающей, что ты сумел спасти свою душу от разрушения, не дал ей привыкнуть к худшему? Он столько видел, в столь многом удостоверился. Он так глубоко погружался в смерть и страдание, что перестал их замечать. Мучительные страдания Аньес вызвали у него отчетливые воспоминания о скрюченных и обожженных телах, о зияющих ранах, о грудных клетках, пронзенных стрелами, об отрубленных членах, о выколотых глазах. Леоне был чрезвычайно признателен Аньес за все это, за эти воспоминания, которые ранее настолько сбились в кучу, что превратились в однообразное месиво. Теперь он не хотел забвения, он отвергал удобный обман, позволявший привыкнуть к ужасам.