Она долго приглядывалась к нему, пытаясь понять, узнает ли он ее, но все больше приходила ко мнению, что нет. Похоже, аббат видит перед собой все ту же Марию, дочь барона, что и раньше. Ей хотелось расспросить его, но она боялась. Кто знает, к чему приведут расспросы и не лучше ли просто промолчать. Все принимают ее за Марию — ну и ладно, даже она сама почти привыкла к новому отражению в зеркале.
Тем временем Маше стало гораздо лучше. Слабость отступила, а на щеках стал появляться румянец. Но, странное дело, чем лучше ей становилось, тем хуже ощущала себя Берта, приставленная к ней в качестве служанки.
Это была совсем еще молодая девушка с молочно-белой кожей, забрызганной многочисленными веснушками. Маша почти что подружилась с ней, насколько это позволила сама Берта, вечно краснеющая и повторяющая: «Простите, госпожа!»
Уже несколько дней Берта была словно сама не своя. Она еще больше побледнела и осунулась, так, что кожа казалась почти прозрачной, а на руках и шее отчетливо виднелись тонкие синие жилочки. Особенно плохо чувствовала себя девушка по утрам. Иногда, когда она приходила в Машину комнату, ее качало от слабости, а сев за работу, служанка постепенно погружалась в прострацию и могла долго сидеть, уронив на колени челнок, глядя неподвижными глазами куда-то в угол.
— Что с тобой? — спрашивала Маша.
Берта вздрагивала, будто разбуженная посреди сна, и лепетала свое обычное:
— Простите, госпожа! Сейчас все сделаю.
Маше было жаль бедную девушку, и она не раз отправляла ее отдыхать, чем провоцировала гневную отповедь со стороны тетушки.
— Слуги должны работать! — говорила леди Роанна, хмуря широкие, словно меховые, брови. — Они по натуре бездельники и лодыри, а ты поощряешь в них самое дурное! Милое дитя, если бы ты была доброй и рачительной госпожой, то, напротив, заставляла бы их работать, ради их же пользы!
— Но вы же видите, что Берта ослабла! — возражала Маша.
— Глупости! — громогласно возражала тетушка и уверенно, словно мечом, рубила воздух ладонью. — Слабость — болезнь благородных. Не выдумывай, дитя, то, чего нет! Однако… — леди Роанна замолчала.
— Что однако? — переспросила Маша.
— Странно на тебя болезнь повлияла. Ты словно стала совсем другим человеком, — задумчиво проговорила тетушка. — Ну да все в руках Божьих. Может, так оно и лучше.
Состояние Берты по-прежнему беспокоило Машу. И однажды, перед ужином, она подошла к барону, отдыхающему перед камином в неудобном кресле с высокой спинкой, накрытом для мягкости какой-то шкурой.
— Я хотела поговорить с вами, сэр, — неуверенно произнесла она.
Старый рыцарь кивнул.
— Говори, не бойся, — велел он. — Чего ты хочешь: новое платье, расшитое жемчугом? А может, плащ из животов белочек? Ну конечно, — он громко хлопнул себя рукой по лбу, — близится зима, а у тебя нет новой одежды! Я плохой отец, если не забочусь о своей дочери!
Маша опустила глаза.
— Нет, вы — очень хороший отец, — едва слышно произнесла она. — Я хотела поговорить о Берте.
— Берта ведет себя с тобой дерзко? Я велю ее выпороть.
— Да нет же, вы опять все не так поняли! — воскликнула Маша, теряя терпение. — Берта очень робка и почтительна. Однако в последнее время она, должно быть, больна. Можно ли освободить ее от работы?
Барон нахмурился:
— Дочь моя, подойди с этим к моей сестре. Всем хозяйством в замке заправляет леди Роанна. Я не стану влезать в хозяйственные дела. Но если ты все-таки хочешь плащ или платье…
— Нет, спасибо.
Рыцарь взял Машу за подбородок и, повернув к свету, долго вглядывался в ее лицо.
— Я вижу, дочь моя, что ты по-прежнему печальна, — вздохнул он наконец выпуская девушку. — Я слишком долго бился в Святой земле за Гроб Господен, я умею сражаться, могу скакать на коне через пустыню, не думая о голоде или жажде, могу один выйти против десятка неверных. Однако уж прости, не умею угождать дамам. Но все-таки я позаботился о тебе. Мои верные слуги отправились в окрестные замки. Скоро у нас начнут собираться гости.
— Гости? — удивленно переспросила Маша, не понимая, какое отношение прибытие гостей имеет к ее собственной судьбе.
— Да, — подтвердил барон. — Мы устроим турнир и, клянусь мечом моих предков, я, наконец, подберу для тебя подходящего жениха!
Маша попятилась. Она совершенно забыла о том давнем разговоре, сочтя слова про жениха всего лишь шуткой. Неужели ее и вправду хотят выдать замуж?! Ведь ей всего лишь пятнадцать!
Признаться, в этот миг а Берта вылетела у нее из головы.
Опечаленная девушка вышла из зала. Накинув на себя обшитый мехом куницы плащ из какой-то плотной ткани, Маша поднялась на крепостную стену.
За лесом уже садилось солнце, окрашивая небо в ярко-алый. Казалось, оно истекает кровью. Такого пронзительного заката девушка еще не видела.
— Кровь… Всюду кровь… Вижу, что всходит над нами знак беды и храни нас Господь в эти тяжкие времена! — послышался позади хриплый низкий голос.
Девушка быстро оглянулась.
У входа стоял управляющий, сэр Саймон.
Маша шагнула к нему навстречу.
— Вы что-то знаете? — спросила она, и в глазах преданного слуги метнулась тревога. — Умоляю вас, сэр Саймон, расскажите мне, что здесь происходит?!
Жизнь замка, конечно, казалась монотонной и даже скучной, но предчувствие беды не оставляло Машу. Она так и ощущала опасность — как тот тяжелый взгляд из сна. И случайные слова управляющего всколыхнули в душе опасения.
— …И погрязнут люди в грехах своих, и опустится на них длань карающая, и отвернется от них Господь и отдаст их на забаву нечистому… — пробормотал мужчина.
— Что? Что вы говорите! — Маша, уже, не замечая этого, кричала.
— Я говорю, что Господь, отвернулся от нас за грехи наши, — повторил сэр Саймон, глядя на девушку блестящими, как уголья, глазами. — Это место проклято!
И в этот миг внизу, у ворот, послышались трубные звуки рога.
— Ступайте к себе, юная леди, вечер сегодня студеный, простудитесь. — На этот раз голос управляющего звучал совершенно обычно, чуть приглушенно.
Сэр Саймон устало вздохнул и, хромая, направился прочь, а от ворот уже спешил один из солдат, чтобы сообщить о том, что в замок пожаловали гости.
— Мой господин, отчего же ты не смотришь на меня? Ради тебя я предала свою молодую госпожу и совершила страшное богопротивное деяние, о котором мне даже думать страшно! Посмотри же на меня с милостью, мой господин. Ты теперь мой единственный повелитель, и душа моя в руках твоих!
Юная девушка, чьи длинные косы разметались по полу, стояла перед ним на коленях и простирала тонкие, почти детские руки. Она была даже трогательна, только вот беда, он уже давным-давно позабыл, что такое умиление, сострадание или жалость. Слова эти стали дня него всего лишь набором звуков, ледяной стеной, за которой ничего нет. Уже почти сто лет самым главным его чувством была жажда. Она вела его с тех самых пор, как он, эсквайр, происходивший из старинного, но не очень богатого рода, обладатель трех деревенек и небольшой рощицы на холме, встретил в своих владениях странного человека.
Этот человек, одетый в лохмотья, передал ему свой страшный и могущественный дар и стал его проводником в мире тьмы.
— Весь мир принадлежит нам! — сказал учитель.
И, как выяснилось, солгал.
Опьяненный новыми возможностями, почувствовав силу, он первое время наслаждался новым существованием, с упоением бросаясь в кровавые пиры.
Протрезветь пришлось внезапно.
Однажды ночью они, как всегда, отправились на охоту в ближайшую деревню. Однако там их уже ждали. Дом, куда они вошли, оказался ловушкой. Дверь тут же захлопнулась, а вслед за тем послышался жадный треск разгорающегося огня. Огонь — страшный враг вампиров. Это то немногое, что, как и кол в сердце, несет им истинную смерть. Оба кинулись к окнам, но там стояли мужики с кольями.