Что ж, это объясняло, почему она по-прежнему фройляйн, а не фрау, подумала Брианна с сочувствием. В ее волосах, там, где они выбивались из-под чепца, серебрилась седина, лицо казалось довольно непримечательным, хотя глаза светились спокойной добротой.
— О, значит, она протестантка, — заключила Лиззи тоном, каким произносят приговор. Было ясно, что фройляйн в связи с этим едва ли могла рассматриваться на роль спутницы для ее отца.
— Ай, но она хорошая женщина. Пойдем потанцуем, Элизабет. — Манфред явно утратил всякий интерес к мистеру Уэмиссу и фройляйн. Он без труда поднял протестующую Лиззи на ноги и увлек в круг танцующих. Она шла неохотно, но Брианна заметила, что, когда они закружились в танце, Лиззи уже смеялась над какой-то шуткой Манфреда. Он улыбался, глядя на нее, отблески костра дрожали на его красивом лице. Они гармоничная пара, подумала Брианна, и внешне подходят друг другу лучше, чем Сенга и Хайнрих, который был высоким, тщедушным и с вытянутым лицом.
Инга и Хильда спорили друг с другом на немецком, что позволило Брианне, не отвлекаясь, насладиться своим прекрасным ужином. Она была так голодна, что любая еда показалась бы ей вкусной, но тарт, хрустящая капуста и пряные колбаски, лопающиеся от сока, были редким лакомством.
Только после того как она вымакала кусочком кукурузного хлеба остатки сока и жира с деревянной тарелки, она посмотрела в сторону мастерской, и ее накрыло чувство вины: наверное, нужно было оставить немного еды Роджеру. Как благородно с его стороны было подумать о чувствах несчастного Ронни. Она ощутила, как ее заполняют гордость и нежность к мужу. Наверное, нужно пойти туда и спасти его. Она поставила тарелку на землю и уже начала приводить в порядок свои юбки и подъюбники, чтобы двинуться в путь, когда из темноты выплыла пара крохотных покачивающихся фигур.
— Джем? — позвала она в изумлении. — Что случилось?
Отблески костра играли на волосах мальчика, заставляя их мерцать, как только что выплавленная медь, но лицо под кудрями было мертвенно-бледным, а глаза казались огромными, черными и неподвижными, Джем отсутствующе глядел в пространство.
— Джемми!
Он повернул к ней ничего не выражающее лицо, сказал: «Мама?» — очень тоненьким и неуверенным голосом, а потом его ноги вдруг подогнулись, как резиновые прутики, и он хлопнулся на землю.
Брианна смутно помнила о Германе, покачивающемся рядом, как молодое деревце на ветру, но не могла отвлечься на него. Она подхватила Джемми, приподняла его голову и легонько потрясла.
— Джемми! Проснись! В чем дело?
— Малец пьян в стельку, дочка, — проговорил над ней чей-то голос, явно забавляясь происходящим. — Что такое ты ему дала? — Робин Макгилливрей, сам ненамного трезвее ее сына, склонился и легонько ткнул его под ребра, но в ответ не послышалась ничего, кроме тихого гуканья. Потом он подхватил руку Джемми и отпустил ее — она безвольно упала, похожая на вялую макаронину.
— Ничего я ему не давала! — Паника в ней уступала место растущему раздражению, по мере того как она убеждалась, что Джемми просто уснул — его крошечная грудь поднималась и опускалась в ритм ровному дыханию.
— Герман!
Герман за это время превратился в небольшую кучку на земле, которая самозабвенно и мечтательно напевала «Alouette»[23]. Брианна его научила этой песне, и она стала его любимой.
— Герман! Чем ты напоил Джемми?
— …j’te plumerai la tete…[24]
— Герман! — Она схватила его за руку, и он прекратил петь, удивленный ее появлением.
— Что ты дал Джемми, Герман?
— Его мучила жажда, мэм, — ответил Герман с обезоруживающей улыбкой. — Ему нужно было выпить. — На этом его глаза закатились, и он обмяк, как дохлая рыбина.
— Иисус Христос на куске тоста!
Инга и Хильда явно были шокированы последней фразой, но она была не в том настроении, чтобы беспокоиться об их мнении.
— Где, черт побери, Марсали?
— Ее здесь нет, — ответила Инга, наклоняясь вперед, чтобы осмотреть Германа. — Она осталась дома со своими маленькими мэдхен. А Фергус… — Она приподнялась и огляделась вокруг. — Я недавно его видела.
— Что случилось?
Сиплый голос за плечом застал Брианну врасплох. Она повернулась и обнаружила у себя за спиной Роджера, с удивлением взирающего на странную картину, развернувшуюся перед ним. Лицо его было мягким и расслабленным, свободным от обычной суровости.
23
«Alouette» (