Роджер прочистил горло и издал звук рвущейся ткани. Этот звук всегда был болезненным, но сейчас к нему примешивалась еще и злость. Он не стал оспаривать принятое решение и открыто встретил взгляд Джейми, вставая в изголовье могилы. Я думала, он просто прочтет Отче наш или какой-нибудь псалом. Однако к нему пришли другие слова.
— Вот, я кричу: обида! и никто не слушает; вопию, и нет суда. Он преградил мне дорогу, и не могу пройти, и на стези мои положил тьму[4].
Голос Роджера когда-то был сильным и очень красивым. Теперь он стал глухим, будто засоренным. Его хрип звучал печальным напоминанием о былой красоте. Но ощутимая сила присутствовала в той страсти, с которой он говорил, — так что все, кто его слушал, скорбно склонили головы, скрывая лица в тени.
— Совлек с меня славу мою и снял венец с головы моей. Кругом разорил меня, и я отхожу; и, как дерево, Он исторг надежду мою. — Лицо Роджера было суровым и неподвижным, но на краткий миг его глаза остановились на обугленном пне, который служил голландской семье колодой для рубки дров. — Братьев моих Он удалил от меня, и знающие меня чуждаются меня. Покинули меня близкие мои, и знакомые мои забыли меня.
Я увидела, как трое братьев Линдси обменялись взглядами и подвинулись ближе друг к другу, защищаясь от ветра.
— Помилуйте меня, помилуйте меня вы, друзья мои, ибо рука Божия коснулась меня. — Теперь он заговорил мягче, и его голос стал едва слышен за стонами деревьев.
Брианна сбоку от него совершила еле заметное движение, и он снова прочистил горло — на этот раз особенно яростно, сильно вытянув шею, так что я заметила на ней уродливый шрам от веревки.
— О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны были они в книге резцом железным с оловом, — на вечное время на камне вырезаны были!
Роджер медленно оглядел всех вокруг без всякого выражения, останавливаясь на каждом лице по очереди, затем глубоко вздохнул и продолжил, хрипя и каркая:
— А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восстновит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. — Брианна судорожно поежилась и отвела взгляд от влажной земли над могилами. — Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его.
Он замолчал, и послышался короткий дружный вздох — люди бессознательно задерживали дыхание. Однако Роджер еще не закончил. Он несколько рассеянно дотянулся до ладони Бри, взял ее в свою и крепко сжал. Эти последние слова он говорил скорее себе самому, не думая о своих слушателях:
— Убойтесь меча, ибо меч есть отмститель неправды, и знайте, что есть суд.
По телу пробежала дрожь, и я почувствовала, как рука Джейми сплелась с моей — холодная, но сильная. Он посмотрел на меня, а я — на него. Я знала, о чем он думал. Он думал, как и я, не о настоящем, а о будущем — о маленькой заметке, которая появится три года спустя на страницах номера «Уилмингтон Газет» от семнадцатого февраля тысяча семьсот семьдесят шестого года.
«С прискорбием сообщаем, что в результате пожара погибли Джеймс Маккензи Фрэзер и его жена, Клэр Фрэзер. Их дом на Фрэзер-Ридж целиком сгорел в сильном огне в ночь на двадцать первое января сего года. Мистер Фрэзер, племянник покойного Гектора Кэмерона с плантации Ривер Ран, родился в деревне Брох Туарах, в Шотландии. Он был широко известным и уважаемым человеком в общине. Супруги не оставили после себя детей».
Пока что было легко не думать об этом слишком много. Это событие лежало далеко в будущем, которое, разумеется, был шанс изменить. Предупрежден значит вооружен, так ведь?
Я бросила взгляд на круглый невысокий каирн, и меня снова пробрала дрожь — на этот раз сильнее. Я прижалась к Джейми и положила вторую ладонь на его предплечье. Он накрыл мою руку своей и крепко сжал.
— Нет, — сказал он очень тихо. — Нет, я не позволю этому случиться.
Когда мы покидали пустынную поляну, я никак не могла избавиться от навязчивой картинки в голове. Это была не сгоревшая хижина, не внушающие ужас тела погибших, не беспомощный мертвый садик возле дома. То, что преследовало меня, я увидела несколько лет назад — это был надгробный камень около руин монастыря в Бьюли, высоко в Хайленде. Под ним покоилась знатная дама, чье имя сопровождалось вырезанным в камне изображением скалящегося черепа — так похожего на тот, который скрывал передник голландки. Под черепом был девиз «Hodie mihi cras tibi — sic transit gloria mundi». «Сегодня мой черед, завтра твой — так проходит мирская слава».