Когда несколько дней назад дедушка Алвизе слег с сердечным приступом, Ливия сразу же заметила опасное волнение среди работников. Поскольку ни один корабль не может долго оставаться на плаву без капитана, а Флавио был непредсказуем, она сама взяла в руки штурвал. Смена власти не прошла гладко, несмотря на то что талантам женщин всегда отдавалось должное в мастерских Мурано. Уже в пятнадцатом веке дочь мастера-стекольщика, увлеченная созданием стеклянных багетов ярких цветов с орнаментом в виде звезды, получила от государства привилегию на их изготовление. В следующем веке Сенат предоставил Армении Виварини исключительное право на выпуск моделей лодок. Но если стеклодувы и привыкли к присутствию женщин в своем ремесле, они все же не любили выполнять их указания. К тому же незыблемым оставался следующий запрет: ни одна женщина не имела права выдувать стекло. Им позволялось присматривать за «комнатой с ядами», где хранилось сырье, следить за составом стеклянной массы, раскрашивать или покрывать эмалью стекло, применять золотую фольгу, изобретать необычные формы, предлагать свои идеи, но выдувать стекло — никогда! Считалось, что дело здесь в физической силе, но Ливия была убеждена, что виной всему высокомерие мужчин. Она не озвучивала свои мысли, но этот приговор отзывался в ее душе болью.
Раздосадованная, она вошла в мастерскую решительным шагом, готовая перейти в атаку и как следует отчитать лодырей. Вид погасших печей был для нее словно оскорбление, и она старалась не смотреть в их сторону. Увидев Тино Томазини, сидевшего на своей рабочей скамье, широко расставив ноги, Ливия резко остановилась. Этот мастер-стеклодув работал бок о бок с Алвизе более двадцати лет.
Девушка уселась на высокий табурет и обхватила руками колени. Утро выдалось нелегким, и она отдалась чувству комфорта, которое всегда вызывал в ней вид мастерской с ее успокаивающим гулом печей, разнокалиберными инструментами, висящими на крючках, деревянными формами, сложенными в углу, стеклодувными трубками и стальными стержнями, выстроенными в ряд, словно копья рыцарей. Здесь она чувствовала себя дома и благодаря этому испытывала глубокое умиротворение. Это было единственное место, где черная тоска, не покидавшая ее с детства, постепенно рассеивалась и создавалась иллюзия, что она полностью исчезала.
Когда-то известие о внезапной смерти родителей подействовало на маленькую девочку сокрушительно, и она утратила способность говорить. Первые три дня Ливия даже не плакала. Она осознавала, что пугает всех своим бледным осунувшимся лицом, остановившимся взглядом прозрачных глаз, черными тенями ресниц, ложившихся на щеки, когда она соглашалась лечь поспать. Или, по крайней мере, делала вид, что спит. Но не одна в своей комнате, нет, — только там, где были люди: на диване в гостиной, на дедушкиной кровати или на поспешно разложенных подушках в углу мастерской.
Она покорно садилась есть, когда ее об этом просили. В кухне постоянно что-то кипело в кастрюлях. Женщины сменяли друг друга, чтобы нашинковать лук, баклажаны, томаты, рассекая острыми ножами мясистые овощи, пока на сковородке поджаривался чеснок. Они без конца усаживали ее за стол, уговаривали открыть ротик: «Кушай, сокровище мое, кушай, малышка…» Как будто все эти нежности могли смягчить заполнивший ее существо непостижимый ужас… Но полента[12] имела вкус золы, а сливочные десерты вызывали тошноту.
Слезы пришли в полной тишине, парализовавшей родных, в то время как флотилия гондол следовала за погребальной лодкой с ее барочными ангелами, которая торжественно и непреклонно двигалась вперед, к розовым стенам острова Сан-Микеле.
Семейный доктор пожал плечами и развел руками в знак бессилия. «Это шок. Возможно, понадобится еще один шок, чтобы она заговорила. Иначе девочка так и останется немой». Возмущенный дедушка вскочил со стула в узком кабинете, заваленном книгами. «Еще один шок… Ты что, хочешь ее убить?» — воскликнул он. Лицо его побагровело, седые волосы встопорщились. «Успокойся, Алвизе», — пробормотал врач. «Если моя внучка решила не разговаривать с нами, значит ей просто пока нечего сказать. И это гораздо лучше, чем быть болтуном вроде тебя!» — заключил он, после чего взял Ливию за руку и увел подальше от всех этих людей, преисполненных участия, от всех этих склонившихся к ней расплывающихся лиц, которые будут долго преследовать ее в кошмарах.