и тыкала в надпись каждый раз, когда кто-то из нас закатывал в ужасе глаза и заявлял: “С ума сошла?! Я это не надену!”
И так далее. Каждый изощрялся, как мог. Прибавьте к этому царящую вокруг суматоху и получите очередного мужика/парня/девушку/невнятное существо неопределенного пола, нервно дергающего глазом при виде, скажем, Тэки в футболке, гласящей:
“Подтанцовка звукорежиссера”.
Теперь я жутко жалею, что не догадалась тогда сфотографировать их в этих дурацких футболках, но в тот момент могла только крутить головой в поисках очередного шедевра и хихикать.
Впрочем, должна сказать, что это здорово отвлекало меня до поры до времени от предстоящего кошмара, коим в моих глазах являлся неизбежный момент выхода на сцену. Меня перетряхивало, стоило только вспомнить, зачем, собственно, мы здесь собрались. А Олег и Романыч, пробравшиеся за кулисы с помощью вездесущего Дэна, вместо того, чтобы поднять настроение и успокоить, чуть не ввели меня в состояние, близкое к коматозному.
И тем не менее, к часу “Х” я вновь была более-менее вменяема и даже готова к труду и обороне благодаря, как ни странно, Шесу.
А было это так – наши труженики на ниве отечественных СМИ как раз вернулись с пресс-конференции. Тэка, сопровождавший их, рассиживаться с нами не стал, а, объявив получасовую готовность и схватив лежащие на столе огромные акустические наушники, убежал, костеря на чем свет стоит кого-то в маленький, едва заметный микрофон, закрепленный у него на голове с помощью обруча.
- Ну, что ж, – сладко, до хруста в костях потянулся Хан и повернулся к “Самому Главному”. Надпись на футболке басиста, кстати, гласила: “Пью. Курю. Играю басом.”, – Шес, сходи погуляй. Мы покурить хотим.
Ударник без лишних вопросов поднялся и, скомандовав на ходу: “Витек, пошли”, двинулся к выходу. Мне же, занятой не особо удачными попытками унять мелкую дрожь в руках, идти никуда, а тем более с ним, не хотелось.
- Да мне не мешает, – попыталась отвертеться я.
- Идем, – Шес легко выудил меня из кресла и подпихнул в сторону двери. – Поговорить надо.
Притворив за нами вход в гримерку и попросив сидящего рядом колоритного шкафообразного охранника никого не пускать минут двадцать, он повел меня путанными и похожими один на другой как капли воды коридорами. Через несколько минут мы вышли на некое подобие то ли маленькой галереи, то ли большого балкона, заставленного нагроможденными друг на друга столами и стульями. Шес снял с себя верхнюю “именную” футболку, протер ею один из столов, на который и усадил меня, внезапно подхватив за талию. Сам он устроился рядом, опираясь о стол бедром и повернувшись ко мне в пол оборота. Протянул руку, аккуратно, стараясь не дотрагиваться до кожи и не размазать грим, отвел за ухо выбившуюся из моей прически прядь волос и закурил.
- Я думала, ты не куришь, – прервала я молчание.
- Курю, – подтвердил он очевидное, глубоко затягиваясь и смотря куда-то поверх моей головы.
- А почему тогда Хан тебя выгнал? – Шес опустил взгляд на меня, чуть ухмыльнулся уголками губ и приподнял правую бровь в таком уже знакомом скептическом жесте. Меня озарило: – Они там не сигареты собрались курить, да?
- Не сигареты.
- Так странно, – попыталась я переварить полученную информацию.
- Что странно, Витек? – забавно, но из всех членов группы только он продолжал называть меня так. Остальные чаще пользовались традиционным “Вика”.
- Из всех вас ты последний, в ком бы я заподозрила неприятие наркотиков.
- Сомнительный комплимент.
- Я не это хотела сказать.
- Да ладно тебе, – он опять хмыкнул и чуть толкнул меня в плечо кулаком. – Расслабься. Моя репутация не была построена на пустом месте, знаешь ли, – он затушил сигарету о рифленую подошву своего высокого ботинка и придвинулся еще ближе. Теперь я практически дышала ему в грудь. – Давай, рассказывай.
- Что рассказывать?
Странно, но желания отодвинуться у меня не возникло. Как, впрочем, и бабочек в животе. Странно, да? Посторонний мужчина со вполне определённой репутацией практически обнимает меня, а я не вижу в этом ничего интимного или угрожающего. Может, потому что у меня откуда-то возникло чувство абсолютной уверенности в том, что он ничего себе не позволит. Не знаю откуда. Просто, знала, и всё.
- Тебе страшно, – он не спросил, а сообщил, как давно известный факт. – Чего ты боишься?
- Страшно, – нет смысла скрывать очевидное. – Я не знаю, Шес. Боюсь и все тут.
- Витек, никто не боится просто так, – продолжал он давить. – Почти всегда есть что-то. Я, например, боюсь пауков.
- Я тоже, – меня передернуло при мысли о волосатых лапках. – Фу, какая гадость!
- Нет, – Шес покачал головой. – Тебе они противны, а я их боюсь. Есть такая вещь, как арахнофобия. Когда я вижу паука, даже вот такого, – он показал кончик пальца, – я не начинаю кривиться или кидать в него тапком. Я задыхаюсь и теряю сознание.
- Серьезно?! – я представила себе почти двухметрового ударника, хлопающегося, как манерная барышня начала прошлого века, в глубокий обморок при виде махонького членистоногого, и нервно хихикнула.
- Не смешно, – Шес улыбнулся, переча своим словам. – Ничего с этим сделать нельзя. Это и есть фобия – страх без видимых причин. Но это, Витёк, уже клиника. Большинству же вещей можно найти объяснение, а значит, и решение. Так чего ты боишься?
- Не знаю... Ответственности, наверное.
- Перед кем?
- Перед людьми, которые пришли сегодня.
- Витёк, – скривился он, – не смеши мои тапки. Какие люди? Ты их что, знаешь? Да, плевать на знакомство – ты их даже не увидишь.
- В смысле?
- В смысле, прожектор так бьет в лицо, что увидеть зрителей практически нереально. Да и вообще, положись на мой опыт, через десять минут после начала ты забудешь и о них, и о том, где ты.
- Алек говорил по-другому, – возразила я, немного ошарашенная таким наплевательским отношением к публике.
- Алек? Когда вы... Впрочем, не важно, – оборвал он сам себя. – Доверься мне, так и будет.
- Да я, в общем-то... – и тут я призналась: – Я боюсь не справиться, Шес!
- Опять эфемерная и неконкретная формулировка, – на мое удивление, он не принялся, как все остальные, уговаривать меня, что я гений и всё будет тип-топ, а лишь раздраженно закатил глаза. – Ну, допустим, только допустим, что ты облажаешься. Крупно так. Запорешь весь концерт. И?
- Что и?
- Что тебя в этом пугает?
- Как, что? – я опешила. – Я же всех подставляю!
- Нет, детка. Это я всех подставил, когда сделал вот это, – он покрутил перед моим носом загипсованной кистью правой руки. – А ты всего лишь мой шанс немного уменьшить ущерб. Получится – замечательно, не получится – что ж, я хотя бы попытался.
Он так спокойно это говорил. Не пытался убедить меня, что я готова. Не рассказывал сказки, что все будет хорошо. Не храбрился. Не показывал ложной бравады. Все предельно честно, обыденно и как-то потребительски – это меня и успокоило. Ну, в самом деле, запорю я концерт, и что? Что изменится в лично моём мире? Планета перестанет крутиться? Вселенная сколлапсирует? Что? В конце концов, это их проблема, а не моя.
И только успокоившись, я обратила внимание, насколько он бледен, даже под гримом, и как морщится, случайно касаясь руки. Как я провела с ним три дня бок обок, и не заметила этого?
- Болит? – я аккуратно дотронулась до гипса, стараясь не надавливать, но все равно он дернулся.
- Детка, мужчину не спрашивают, больно ли ему.
Ой, я вас умоляю. Мужчинам не больно и они не плачут, да.
- Сильно? – я сделала вид, что не услышала его ответ.
- Терпимо. Местами...
- А зачем терпеть? Можно же принять что-то от боли?
- Не в моем случае, – он мазохист, что ли? – Оптальгин на меня не действует, а серьезные болеутоляющие нельзя.
- Почему? Аллергия?
- Нет, просто...
- Вот вы где! – в дверной проем просунулась рыжая взъерошенная голова и ее обладатель противно протянул: – Вы не торопитесь. Мы там пока без ударных начнем, а вы, как освободитесь, приходите, че!